Ограниченный контингент

ГЛАВА 2. Райвоенком Черданцев - «инспекторский» факт Москвы.
Сонька Грач и Аннушка Вдовина.
Где стоять на кухне, если попал туда. Дубчек и Афганистан.

28 апреля 1978 года. Подмосковье, посёлок Суземка.

Ко всему, кажется, можно привыкнуть в России, но только не к её дорогам. Вдрызг исколошмаченные, истерзанные, прорезанные по живому колеями, как окопами, залитые в низинах океанами воды - такие они с времён царя Гороха по весне и осени. Горе тому, кому умирать или рождаться в эту пору: до больницы иль станции ни доплыть, ни доехать, ни доползти. Можно, конечно, рискнуть: сцепить цугом два - три трактора, за ними на прицепе машину или тележку и - спаси и сохрани, Господи! - в путь.

Нет счастья на деревенских большаках и зимой, особенно снежной. Пробить дорогу в замётах все теми же малосильными деревенскими тракторами - пустая затея, только соляру жечь да моторы рвать. Могла бы быть надежда на лошадку с дровнями, как в старые добрые времена, да только повсеместно нет сейчас в деревнях лошадок. Вывели за ненадобностью. А если где и осталось - то ли по нерасторопности, то ли по мужицкой мудрости местного начальства, - то денно и нощно они заняты на подвозе корма скоту от заснеженных скирд в поле: планы по молоку и мясу для председателя страшнее смертей и рождений.

C нетерпением ждал этого времени и майор Черданцев. Назначенный райвоенкомом аккурат под начало половодья, всё же не утерпел, собрался съездить в родное село без промедления. Водитель "уазика" ушёл на пенсию вместе со "своим" военкомом, и Михаил Андреевич сел за руль сам. Сам потом и бегал в "Сельхозтехнику" за трактором вытаскивать завязший по дверцы "уазик". Благо, худо без добра не бывает: дорога кончилась сразу за крайними домами и далеко не отъехал.

Подсохло лишь к концу апреля, и майор наметил поездку к себе в Сошнево на конец недели, в пятницу 28 числа. С утра чувствовал волнение, был возбуждён, замечал, кстати, это, но ничего не мог поделать с собой. Да и подумать - последний раз был он в родных краях почти двадцать лет назад. Когда год за годом это идёт - вроде и незаметно, а вот оглянешься разом на всё прошедшее - уже и жизнь почти прожита.

Одно оправдывало: перевёз мать перед смертью к себе на Дальний Восток, там и похоронил. Правда, заикнулась однажды как-то она о могилке в родной земле, но потом вслух порассуждала сама с собою, каких мытарств будет стоить сыну эта переправка через всю страну, и смирилась. Может, всё-таки и решился бы Черданцев на эту дальнюю дорогу, но подоспел Карибский кризис и привязал офицеров-ракетчиков к штатным местам по боевому расчёту покрепче материнских просьб и сыновних обязательств.

Так что близких могил в родном селе не оказалось, дальние родственники со временем стали ещё дальше, товарищей поразбросало по стране - куда ехать?

- Куда поедете, Михаил Андреевич, после увольнения в запас? - задали, однако вопрос другие, проверявшие их часть кадровики из Москвы.

- Слушай, Мария, а не махнуть ли нам на старости лет в родные края? - задумался он за ужином.

Жена замерла у плиты, потом обтёрла руки подоткнутым за фартук полотенцем, села на стул напротив. Увидев, что муж не шутит, облегчённо сказала давно выношенное:

- Поедем, Миша.

И то ли кадровики попались человечные, то ли им ради "инспекторского" факта в своей командировке нужна была такая "жертва", то ли понравился прощальный ужин, которым заправлял как раз без пяти минут пенсионер Черданцев, а может, в небесных созвездиях получилось удачное сочетание, но уже через полгода собирал майор Черданцев чемоданы. Да не на пенсию, а военкомом в свой районный центр Суземку. Сказка, небыль - а случилось.

- Это за все наши мытарства по "точкам", - смиренно радовалась жена.

- Что-то другим таким же "мытарикам" не повезло. Вот тогда Мария и добавила к везению ещё и астрологию:

- Видимо, легли удачно звёзды.

"Какие к чёрту звёзды! - усмехнулся Михаил Андреевич, - Если они что и сделают, то уж, конечно, не небесные, а обыкновенные металлические, которые на полковничьих погонах".

Сделали. И едет райвоенком Черданцев мимо переливающихся изумрудом озимых, с одной стороны, и ровных, загибающих за бугор грядок то ли свёклы, то ли картошки - с другой. Едет в родную деревню, едет не к кому-то конкретно, а к себе предвоенному. К месту, где стояла их изба, к озеру посреди села, к школе, пожарищу... Ты смотри-ка, удивился майор, пожарище вспомнилось. Ни разу за службу не всплывало в памяти, а тут как будто каждый день на слуху было.

Пожарище... Место деревенских сходок, детских игр, пасхальных боёв крашеными яйцами. Здесь делили и привозимое с поля сено. Два - три мужика разносили корм по кругу в каждую копу, стоявшие рядом бдительно глядели, чтобы копки были ровные. Ширину обмерят шагами, высоту - навильником, и начинается делёж: с закрытыми глазами, по совести и удаче. Получившие свой пай тут же рассаживали вокруг копы ребятишек, и, как правило, принимались доказывать, что именно в их копу не доложили последний раз навильник сена, и что кривая она, и бок один у неё худой, и серёдка не забита, и макушка срезана. Доходило и до драк, и до заявлений в сельсовет, и начальство мудро тянуло до вечера: всё равно на ночь никто своё сено не оставлял, перетаскивал вязанками в подворье.

"Уазик" шёл ходко по накатанной сбочь озимого поля новой дороге: старая, разбитая, она лежала, как в руинах, рядом дожидаясь бульдозера, который сравняет застывшую грязь до следующих дождей. Уже стали узнаваться и места. Слева промелькнул лог, где пасли коров, а вот и перекрёсток с екатерининской дорогой. По рассказам, давным-давно ехала царица по этим местам, а пред её каретой мостили каменную дорогу. Хорошая была, на века и тысячелетия, но потребовались куда-то камни во время войны, и Михаил Андреевич сам выдалбливал, выколупывал ломом гладкую, тёплую на солнце брусчатку. А вон уже и грушенка - ты смотри-ка, ещё цела. Сколько же ей лет? В детстве "дойти до грушенки" всё равно что почувствовать себя большим. "Дальше грушенки не ходи, - наказывала мать, когда собирались, например, за щавелем. - Там уже, почитай, не наша земля". Так что грушенка - это и близко, и далеко одновременно. Но жива, стоит, разлапистая и низкорослая, как кубышка.

У дерева что-то зашевелилось, и Черданцев разглядел женщину, торопливо собирающую сумку. Ещё одно воспоминание, но уже забытое - у грушенки в самом деле всегда отдыхали в последний раз перед селом. Как всё вечно в этой жизни. А если бы он не приехал сюда дослуживать - неужели никогда не вспомнил бы пожарище, лог, эту грушенку?

Он стал притормаживать машину, подъезжать к замершей у дороги женщине медленно, вглядываясь в её морщинистое, коричневое от загара лицо - у деревенских загар за зиму не сходит. Пытался узнать. Да, мелькнуло что-то знакомое, и даже очень знакомое, ну же, ну...

- О-о, военный? Довезёшь меня, военный? - подошла женщина к остановившейся машине, и это протяжное "о - о", вскидываемая рука сразу выдали в ней Соньку Грач. Ну коненчо же, это она, Сонька!

- Ба-атеньки, никак Мишка? - остановилась и она, вглядываясь в вышедшего из "уазика" майора. Всплеснула руками: - Точно, он, Миш, ты? - всё же с долей сомнения переспросила она.

- Я, Соня.

- Здравствуй! - Она некоторое время рассматривала его, а потом в глазах мелькнули такие знакомые Михаилу Андреевичу, но так и не повзрослевшие вместе с хозяйкой бесенята. - Здравствуй, кучерявый, - повторила она с улыбкой, сняла у него с головы фуражку. - О-о, а где шевелюру-то свою оставил?

- В армии. Ракеты.

- А-а... - Сонька повертела в руках фуражку, надела себе поверх платка, подошла к зеркальцу, посмотрелась. Вздохнула, оперлась о крыло: - Вот и жизнь прошла, Миша. Два раза встретились - и нет жизни. Смешно.

- Да ладно тебе, - дотронулся Черданцев до Сонькиного плеча, дотронулся просто так, но оба замерли: тогда, давно-давно, в сорок первом, он дотрагивался при встречах точно так же, и точно так же Соня замирала...

- Помнишь, что ль, всё? - Соня отвернулась, стала смотреть на грушенку.

- А что ж не помнить?

- Да пацан вроде был ещё.

- Но ведь, кажется, не... - начал Черданцев и тут же оборвал себя: пошлость не имеет возраста или сроков давности. Соня, кажется, тоже поняла его, по крайней мере, благодарно провела шершавой ладонью по его руке. И, странное дело, Михаил Андреевич почувствовал в себе волнение, словно перед ним стояла не морщинистая, худая женщина в пятьдесят семь лет, а всё та же двадцатилетняя Сонька, Сонька Грач, его первая женщина...

- А я из Будды иду, годовщина свекрови, сходила на могилку, помянула, - начала опять Сонька. Она никогда не любила молчаний, пауз, могла говорить ночи напролёт, заодно избавляя, кстати, и его от смущений. - Иду, чувствую, от ног отстала, села передохнуть, а тут военный едет... Знаешь, у меня самогоночка есть, слеза чистая. Давай выпьем? - Не дожидаясь согласия, не оглядываясь, она пошла обратно к грушенке.

Когда Михаил Андреевич, заглушив двигатель, подошёл к ней, на подставленной вместо скатерти сумке и обрывке газеты лежали яички, сало, хлеб, луковица. В гранёном, хрущёвском, стакане успокаивалась у стенок самогонка.

- Я немного, - Кивнул на "уазик" Черданцев, становясь на колени перед едой, поднял стакан. - Ну что, Соня? Не ожидал, честно говоря я тебя вот так, сразу, увидеть. Но - за тебя.

Отпил глоток. Мгновение, не отрывая стакана от губ, подумал и решился: опрокинул "слезу" до конца.

- О-о, уважил, - улыбнулась Соня. - Спасибо.

Сивушная горечь в горле постепенно опадала и превращалась в тепло в груди. В голове то ли затуманилось, то ли просветлело - поди разберись в том мгновении, когда наступает опьянение.

- Когда я приезжал в последний раз, тебя не было в селе, - устраиваясь поудобнее, проговорил Черданцев. Желая сделать Соне приятное, добавил: - Я спрашивал, говорили, где-то в Узбекистане жила.

Он угадал: Соня улыбнулась. Еле заметно, для себя, но улыбнулась.

- Жила в Ташкенте. У меня и сын оттуда, чёрненький. О-о, чистый узбек. Его и в селе дразнят узбеком... Ну а мне нальёшь или самой за собой ухаживать. Аль не кавалер?

- Извини, потянулся к бутылке Михаил Андреевич. Стекло в ней было тёмным, и плеснулось почти полстакана. Думал, Соня запротестует, но она взяла самогонку, поглядела на Черданцева, покачала головой своим мыслям и без слов выпила. Не спеша отломила хлеба, понюхала его, закусила. "Неужели пьёт?" - подумал он.

- Когда немцы подошли к селу, - продолжила Соня, - я вместе с беженцами в Москву подалась. А уж оттуда - в Узбекистан. Сначала помыкалась, потом прижилась - хороший край, тепло и с голоду не помрёшь. А вернулась всё равно обратно.

- Я вот тоже обратно, - поддержал Михаил Андреевич. - Райвоенкомом.

- О-о, а что ж молчал-то? - выпрямилась Сонька. - Значит по блату моего Юрку в хорошее место служить отправишь. Отправишь? Да ты ешь, ешь всё, не оставляй, а то невеста рябая будет.

- Какие теперь невесты. Невесты теперь сыновьям. Сколько твоему-то?

- Осенью восемнадцать и стукнет. Двоим на селе - моему да Сашке Аннушки Вдовиной.

Рука Черданцева замерла над луковицей, и Сонька, видимо, ожидавшая это увидеть, умехнулась:

- Ну и жук же ты был, Мишка. Я ведь знала, что ты от меня к Аннушке бегал.

В груди у майора начало опять гореть, но уже не от самогонки, а от стыда. И чтобы перебить это жжение, снять краску, залившую лицо, он сам потянулся к бутылке. Соня опять выпила, стала чистить яйцо, но раздавила его, и Михаил Андреевич решил, что ей больше не стоит наливать. Да и себе тоже.

- Но я не в обиде на тебя была, не думай, - раздумчиво проговорила Соня. Опять сняла с него фуражку, поиграла солнечным зайчиком на лакированном козырьке. - Ни на тебя, ни на Аннушку. Просто время случилось нам такое.

- А Анна-то... как? - переборов смущение (а что смущаться, раз всё знает?), спросил Черданцев.

- Муж её вернулся, ты, наверное, знаешь, весь покалеченный. Двоих деток успели родить - и отвезли его на погост. Её младший-то, Сашка, с моим Юркой не разлей вода, дружатся. Ты их вместе в армию-то и забери. А Аня... ты же знаешь, что колхоз красоты не прибавляет. Она-то моложе меня была, а боюсь, что и не узнаешь... О-о, на девятой версте вспомнила, - хлопнула себя по ноге Сонька. - Мне же давеча брови свербило, я ещё подумала - будет путник и буду благодарить его, кланяться. Вот и сбылось... Ну что, поедем?

- Знаешь, - вдруг неожиданно решил Черданцев, - я наверное, сегодня не поеду в Сошнево. Лучше в другой раз.

Сонька, без вузов и академий, уже почти деревенская старуха, поняла и согласилась с ним сразу.

- И то правда. Посиди. Я когда возвращалась, тоже здесь под грушенкой, сидела. Вроде до этого ноги сами несли, а подошла - и онемели. И в селе многое другое нашла, совсем не то, что вспоминала и что снилось... Я оставлю, - кивнула она на "скатерть". Но не вставала. Сидела, глядя перед собой, машинально застёгивая и расстёгивая нижнюю пуговицу на зелёной кофте. И Михаил Андреевич пристальнее рассмотрел её.

- Ладно, я пойду потихоньку, - словно дав время оценить и, может, увидев себя его глазами, поднялась Соня. Переборов нежелание, но отдавая дань их совместному прошлому, Михаил Андреевич обнял её сзади. Соня напряглась, охотно остановилась. Постояли так мгновение, и она вновь первая поняла его порыв, освободила плечи:

- Прошла наша жизнь, кучерявый мой. А мимо дома моего не проезжай, для тебя стопку всегда налью. А ты посиди, не берись за руль в таком состоянии, не приведи господь до греха.

Долго глядел ей вслед Михаил Андреевич, всякий раз поднимал руку, когда она оглядывалась. А когда Соня превратилась просто в тёмную фигурку, снял китель, постелил, лёг на спину. Встреча взбудоражила память, но всё равно вспоминать и думать только о прошлом без примеси настоящего долго не удавалось. И лишь постепенно, когда закрыл глаза, в памяти выстроился ряд: начало войны, мобилизация на фронт, неделя, месяц - и вот уже в селе из мужиков практически только деды да такие, как он, пятнадцатилетние.

- Нюр, ты бы отпустила его с нами стоговать, попросила как-то Сонька его мать. Мишка разводил за плетнём пилу и замер. - Мы б его и работать не заставляли, главное, чтоб дух мущинский был с нами. Глянь, одни платья в бригаде, ни одних штанов.

- Какой от тебе мущщина, тяпун тебе на язык, - тихо, чтоб сын не слышал, отмахнулась от Грачихи мать. - Ты, Сонька, смотри мне, не озоруй.

Но Соньку поддержали другие молодицы, а главное, и голос Аннушки различил Мишка в общем шуме. Уговорили-таки они мать, и пошёл на другой день Мишка в бригаду. Отвечал за коней, подтягивал волокушами копы как мог, отвечал на шуточки женщин. А надо сказать, что для своих пятнадцати с половиной он имел и рост, и достаточную силу, и голос, и, видимо, уже и ещё что-то чисто мужицкое в поведении, потому что женщины не стеснялись вворачивать в свои выкрики довольно щекотливые шуточки.

Он же, как ни крутился, где бы ни был, не выпускал из виду ту, ради которой пошёл в поле, - Аннушку Вдовину - в белом лёгком платье, в платке с мелким горошком, по самые брови спрятавшим от пыли волосы. Ветерок заставлял платье облегать её ноги, а иногда она подавала на стог солому и платье открывало белые, незагорелые колени, он просто прятался за лошадь: казалось, все видят, как он подсматривает за ней именно в эти минуты. Несколько раз Аня перехватывала его взгляды, улыбалась, незаметно для всех грозила пальчиком, и эта невидимая другим связь волновала его ещё больше.

За полгода до этого, когда село гуляло её свадьбу, она, весёлая, радостная, раскрасневшаяся, подошла к нему, дотронулась ладонью до груди:

- Не грусти, женишок, найдёшь и ты себе невесту. Он хмыкнул, но, чувствуя, как наполняются слезами глаза и за это дурацкое словечко, и за потерю невесты, торопливо выбрался из шумной толпы возле дома вдовиных. Ушёл к Таре - небольшой извилистой речушке на лугу за селом, просидел там до темноты. Аннушка, в которую он был, кажется, влюблён с пелёнок, с которой не спускал глаз в школе на переменках, которую провожал, прячась, вечерами с фильмов, вечеринок или катка, его тайная любовь Аннушка была, оказывается, влюблена в Митьку Вдовина. И лишь тот пришёл из армии, пошла с ним под венец.

Мишка видел, как перед приходом молодых в дом старая Вдовиха бросила под крыльцо новый незащёлкнутый замок, который после свадьбы полагалось достать, закрыть, а ключ выбросить - верная примета закрыть новую семью на замок, уберечь от распада.

В общем гвалте, когда осыпали молодых на крыльце пшеницей, когда после первых поздравлений все заторопились протиснуться в дверь и занять место на лавке за свадебным столом, он пошарил под крыльцом, сунул замок за пазуху. Отошёл в сторону, незаметно выкинул его в бурьян около погребов.

Недолгим вышло Аннушкино замужество - в первую неделю войны надел Митька Вдовин не успевшую сноситься гимнастёрку. И не только Митька. Почитай, каждая замужняя молодица в Сонькиной бригаде осталась одна. Сама-то бригадирша потеряла мужа ещё на финской, успела попривыкнуть к своему горю и вдовству, но до любви и до работы, как поговаривали в селе, оставалась жадная и охочая. Только разве сравнишь худую, быструю и острую на язык Соньку с Аннушкой? Аня - это... это...

- Миш, чего задумался? Поди на минутку сюда, - позвала его во время обеда Сонька.

Он, дурак, ничего не уловив в той атмосфере, что сложилась в бригаде с его приходом, поднялся от своей копы, пошёл к женскому гурту. И только приблизился, Сонька резко подалась вперёд, схватила за руку, дернула на себя, заваливая в сено.

- Девки, а мужичок-то наш ничего. Может у него и в штанах что имеется?

Он рванулся - куда там. Женские руки зашарили по его телу, вокруг смех, крики, советы - вроде всё в шутку, но он со страхом и стыдом, извиваясь, чувствовал, как распахнулась на нём рубашка, поползли вниз штаны.

- Да перестаньте, бабы! Что ж вы делаете? - послышался Аннушкин голос, и в этот момент, дернувшись из последних уже не сил, а отчаяния, - Аня, ведь и Аня видит его позор, Михаил вырвался. Не оглядываясь, придерживая штаны, бросился с поля - подальше от страшной расправы, стыда и позора. Повеситься, утопиться, сбежать из села, ведь Аня всё видела, всё...

Остановился на берегу Тары. Реки, наверное, и существуют для того, чтобы остановить идущего, заставить его присесть, задуматься. Но куда было Мишке до философии. Руки и ноги ещё дрожали, но, наверное, вода и в самом деле всё-таки успокаивает, приглаживает боль и обиду. Он посидел, немного успокоился. Наклонился умыться, но вдруг почувствовал, что за спиной кто-то есть. Резко обернулся. На берегу стояла поникшая, с платком в опущенной руке Сонька. Враг до гроба, стерва, ведьма, чёрт в юбке. Мишка отступил от неё в воду, но она тихо попросила:

- Прости меня, Миша. Прости дуру.

И столько жалости было в её голосе, такая она стояла на себя непохожая - поникшая, виноватая, что Мишка махнул рукой: "Что с тебя возьмёшь, ладно уж". Умылся, вытерся подолом рубахи, вышел из воды. Сел. Сонька опустилась рядом, прикоснувшись своим горячим плечом к его спине.

- Ты прости меня, ладно? - продолжала приговаривать она. Подняла руку, медленно и осторожно положила ладонь на его плечо. Мишка сжался. - Но ты мне и правду нравишься, я тебя давно приметила, Миша. О-о, давно. - Она повернула его к себе, и Мишка увидел уже не поникшую, виноватую бригадиршу, а молодую женщину с чертенятами в глазах. - Ми-иша-а, - протянула Сонька и потянулась к нему.

Миша, отстранясь, завалился на спину, но Соня не отстранилась, нашла его губы.

- Кучерявый мой, нежный, - слышал её шёпот между поцелуями Мишка, а сам чувствовал только тугие комочки грудей, впившиеся в него. - Ну обними меня, приласкай. Приласкай, меня так давно не ласкали...

В тот вечер Мишка прокрался в Сонькину хату и оставался там, пока не загремели по селу подойниками на утреннюю дойку.

В бригаде никто ничего не заметил, кроме... Аннушки. Она сразу поняла, почувствовала счастливую усталость Соньки и смущённость, виноватость Михаила. Теперь уже он ловил её горестный взгляд и прятался от него, уезжая за самыми дальними копами.

Нет, любовь к Анне, восхищение ею не стали слабее, наоборот, он теперь мог представить её женщиной и, чем больше бывал у Сони, тем чаще заворачивал после к хатке Анны, стоял, смотрел на её окна, шептал её имя.

И однажды случилось чудо. В одну из ночей, когда он уже собирался уходить от Аниного плетня, окно в её доме вдруг открылось, и Михаил увидел Аннушку. Освещённая лунным светом, в белой ночной рубашке, она протягивала ему руку, и он, боясь, что это всего-навсего сон, прикусил губу. Больно. Больно? Неужели не сон? А Анна продолжала смущённо улыбаясь, протягивать руку. Он не помнит, то ли перелезал через забор, то ли просто перелетел через него. Очнулся только в объятиях Аннушки. Неужели для этого счастья не хватало всего-навсего войны? Или была всё же сила в примете с замком.

Но немец подходил всё ближе, и мать, к тому же начавшая при нём поносить Соньку почём зря, отправила его в Москву, на оборонный завод...

С дороги засигналили: ехавший из села ЗИЛ просил уступить дорогу. Черданцев, торопясь, завёл "уазик", ткнул его в придорожное разнотравье. Включил радиоприёмник. Диктор читал выдержки из выступления первого секретаря Ленинградского обкома партии Романова перед партактивом города, где называл книгу Леонида Ильича Брежнева идейным оружием партии и народа. По книгам же Брежнева "Малая земля" и "Возрождение" в Ташкенте состоялось республиканское собрание идеологического актива...

Поискал музыку, но наткнулся на зарубежные новости. Передавали, со ссылкой на агентство Рейтер, о военном перевороте в Афганистане, о том, что власть в стране перешла в руки Военного революционного совета. Потом приёмник захрипел, - видимо, от проходившей вдоль дороги линии электропередачи, и майор выключил его: очередная революция - лишь разница что на этот раз не в Африке...

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ. У кого вздрогнуло тогда, 28 апреля 1978 года, сердце, когда радио сообщило о революции в Афганистане? Кто мог предположить, что событие на далёком юге вплотную подойдёт к порогам миллионов наших домов? Что оно успеет опалить даже тех - страшно подумать? - кто ещё ходил в это время только во второй класс? Быть бы пророку...

Впрочем, в одиннадцать часов 27 апреля в кабинете полковника Богданова зарычал телефон. Он именно зарычал - требовательно, непрерывно, и полковник, складывающий в сейф папки, решился: "Всё, сегодня же меняю эту рычалку". Звонить по ней мог только генерал-полковник Ахромеев - начальник одного из управлений Генштаба. И Богданов, лишь прикрыв дверцу сейфа, через стол дотянулся до телефона:

- Владимир Алексеевич, ты знаешь, что на твоём участке идёт революция? - не поздоровавшись, что было чрезвычайно редко, спросил Ахромеев.

Богданов бросил взгляд сначала на часы - ровно 11 дня, затем на уже испещрённый пометками листок календаря - 27 апреля, четверг. Переметнул взгляд на карту. Его направление работы южные страны - Сирия, Египет, Иран... Что-нибудь опять в Иране?

- Так знаешь или нет? - Ахромеев словно следил за его взглядом, выделив своему подчинённому ровно столько времени, чтобы оглядеться.

- Нет, товарищ генерал-полковник. Не знаю.

- Тогда отгадай где.

Полковник уже не отрывал взгляда от карты и поймал себя на том, что смотрит на Ирак. И скорее выдавая желаемое за действительное, почти уверенный, что ошибается, тем не менее произнёс:

- Ирак?

- А как пишется: Афганистан или Авганистан?

Афганистан? Афганистан? Пишется через "эф", но для него это же самая спокойная точка на карте? Столица - Кабул, около 12 миллионов населения вместе с кочевниками. Единственная партия, имеющая хоть какую-нибудь силу, - НДПА, Народно-демократическая партия Афганистана. Неужели она поднялась? Но ведь её лидер, Тараки, кажется в тюрьме...

- Если революцию подавят, то левые, прогрессивные силы страны получат сокрушительный удар, - Ахромеев говорил тихо, словно размышлял сам с собой, и полковник плотнее приложил трубку к уху. - "...если же революция победит... - тут генерал замолк надолго, и Богданов даже сам попытался сформулировать ответ: "... если революция победит, то лагерь социализма пополнится ещё одним государством в Юго-Восточной Азии".

Впрочем, нет, Ахромеев хочет сказать что-то другое, недаром он замолчал.

- Если же революция победит, то мы получим долгую головную боль, - неожиданно закончил генерал.

Воистину пророческие слова. Богданов, изучая в дальнейшем обстановку в Афганистане, анализ просьб афганского правительства об оказании военной помощи, через год, летом 1979 года, останется однажды после работы один в кабинете. Достанет карту Афганистана, карандаши, линейку, курвиметр. К 22 часам, осмотрев сделанное, запрячет испещрённую знаками карту в сейф. Это был план ввода войск в Афганистан - так сказать, для себя. Но когда через полгода срочно потребуется проработать этот вопрос, карта будет извлечена на свет, и окажется, что полковник - нет, к тому времени уже генерал-майор - Богданов ошибся в своих расчётах всего на 3 - 4 батальона.

Это будет не просто предвидение. Судьба складывалась у Владимира Алексеевича так, что в 1968 году его, только получившего "майора", назначили в одно из управлений Генштаба. Тогда, в начале лета, решался вопрос с Чехословакией. Чувство было поганое - неужели СССР превращается в мирового жандарма? Так думалось, потому что ещё были свежи впечатления от ввода войск в Венгрию. И с каким облегчением вздохнулось, когда пришёл приказ: всё, что наработано, проверить, отпечатать и сдать - никакого ввода не будет. Да только через несколько недель вновь было приказано вскрыть сейфы.

История распорядится так, что главным военным советником в Афганистане накануне ввода ОКСВ будет генерал-лейтенант Горелов. Но ещё в 1968 году он, командир воздушно-десантной дивизии, получит одну из карт, отработанных майором Богдановым, и боевой приказ: захватить аэродром, телеграф, почту, мосты в Праге. И ещё - арестовать правительство. В тот же день членов чехословацкого правительства отправят самолётом в Москву, оставив на аэродроме одного Александра Дубчека - уговаривать сделать обращение к народу. Не уговорили. И через сутки новый приказ Горелову: Дубчека - в Москву.

- Товарищ Дубчек, Вас в Москву, подошёл генерал к руководителю чехословацкого государства и виновато развёл руками: извините, приказ.

- Слушайте, генерал, у Вас нет случайно водки? - вдруг спросил Дубчек.

Это было настолько неожиданно, что Горелов оглянулся по сторонам.

- Товарищ генерал, извините, у меня немного есть, - вдруг послышался из-за спины шёпот. Один из офицеров протягивал фляжку.

Дубчек выпил, поглядел на ночной аэровокзал и пошёл к самолёту.

Через десять лет пути-дороги Горелова и Богданова сомкнутся на Афганистане. А ещё через десять Владимир Алексеевич, уже генерал-лейтенант, будет улетать из Кабула предпоследним самолётом. В Москве его вызовет министр обороны СССР Д.Т. Язов и поручит возглавить авторский коллектив для работы над "Книгой памяти" о погибших "воинах-афганцах" и над трудом о боевом опыте, полученном нашими частями и подразделениями в условиях горно-пустынной местности.

"Если попал на кухню, то уж стой у плиты", - сказал однажды Владимиру Алексеевичу отец.

Судьба не позволила (или он не позволил ей) числиться на побегушках, но плита оказалась горячей, особенно когда впервые начали собирать для книг обобщённые данные по Афганистану.

Через ограниченный контингент советских войск прошло за девять лет 546255 человек. Погибло, умерло от ран и болезней 13833 человека, среди них русских - 6879, украинцев - 2374, узбеков - 1067, белорусов - 611, казахов - 361, туркмен - 281, таджиков - 239, молдаван - 195, азербайджанцев - 195, киргизов - 102, армян - 98, грузин - 81, литовцев - 57, латышей - 23, эстонцев - 15 человек. Ранено за период боевых действий 49985 человек. Стали инвалидами 6669 человек, из них инвалидами 1 группы - 1479 военнослужащих.

Из общего числа награждённых - 200153 военнослужащих ОКСВ, из них - 10955 посмертно. Из общего числа награждённых - 65334 офицера и генерала, 109736 солдаты и сержанты, 1350 - женщин.

Из состава ОКСВ 67 человек стали Героями Советского Союза, 24 из них - посмертно. Из органов МВД этого звания удостоен полковник Исаков Михаил Иванович. Органы Госбезопасности представят к званию Героя 13 человек, и долго-долго на Наградных листах против их фамилий будет стоять штамп: "Без опубликования в печати".

Из боевой техники больше всего мы потеряли автомобилей - 11,4 тыс. единиц. Сбито 317 вертолётов.

Можно найти другой цифровой материал, но и эти цифры дают представление об афганской войне. Впрочем, всё это станет известно намного позже - через тот промежуток времени, который мы назовём афганской войной.

А пока майор Черданцев возвращался в Суземку вдоль разбитой дороги в центре России и тоже не ведал, как будет зависеть лично его судьба от сообщения ТАСС, как переплетёт оно его вновь с судьбой Аннушки, Сони, их сыновей. И что ему выпадет одно из самых трудных и черновых дел на этой войне - отбирать и поставлять для неё солдат.

<< Глава 1 Назад II Далее: Глава 3 >>

Боевой путь ММГ «Кайсар» пограничных войск - реальные события афганской войны в одном из подразделений пограничных войск КГБ СССР 1981 - 1992 г.г.

© http://mmg-kaisar.ru

г. Калининград - 2012-2024, общая редакция и вёрстка: Лебедев В.Г.
Пользовательское соглашение