ММГ «Кайсар» — 47 Краснознамённый Керкинский ПОГО — 68 Краснознамённый Тахта-Базарский ПОГО — КСАПО — КГБ СССР

Новости сайта

- 27 ноября 2014 г. опубликованы все 27 глав романа-хроники Н. Иванова "Ограниченный контингент". Об истории создания романа, авторе и кратком содержании глав. Ссылки на главы.
- 17 февраля опубликована страница: "Организационно-штатная структура ММГ «Кайсар» 47 Керкинского, 68 Тахта-Базарского ПОГО КСАПО КГБ СССР"
- 22 января добавлена очередная страница боевого пути ММГ за 1991 - 1992 годы. "1991 - 1992 годы. СБД по охране государственной границы. Расформирование ММГ-5 "Кайсар"
- 6 января добавлена страница боевого пути ММГ за 1989 год. "1989 г. Вывод ММГ-5 «Кайсар» из Афганистана".





Всем, кого опалил Афганистан.
Что было - то было.



Полковник Н.Ф. Иванов

Ограниченный контингент

ГЛАВА 27. «Назначается операция "Шторм"».
Выстрелы прозвучали раньше. Смерть Амина.
Возвращение «мусульманского» батальона.
Поздравления Б. Кармалю. Кто будет вязать кота?

24 - 25 декабря 1979 года. Кабул.

Усаживались долго: кабинет представителя КГБ оказался небольшим, не хватало и стульев. Справа от хозяина, Бориса Ивановича, сел Магометов, поближе к начальству протиснулся полковник Попышев - советник при Джанжаде, командира бригады охраны Амина. Несколько комитетчиков вошли со своими стульями и сели у стены. Василий Васильевич Колесов, его заместитель по "мусульманским" делам подполковник Швец и майор Халбаев заняли места у входа.

Больше и заметнее всего нервничал Магометов. Пять дней назад, 19 декабря, ему позвонил Устинов:

- Как идёт подготовка к операции "Шторм"? - после традиционных "как дела" спросил министр обороны.

- Какой "Шторм"? - не понял Солтан Кеккезович.

- Как, какой? - удивился в свою очередь Устинов. - Вы что не знаете о предстоящей операции?

- Не знаю, товарищ маршал.

- Вам звонил Андропов?

- Никак нет.

- А его представитель, товарищ Иванов, что-нибудь говорил?

- Тоже нет.

- Да-а, - протянул министр. - Ладно, это наши неувязки. Узнайте всё у Иванова и помните за операцию отвечаете лично вы. До свидания.

- Ни о какой операции я не знаю, - попытался сделать удивлённые глаза Иванов, когда Магометов приехал к нему в посольство.

- Как не знаете? Мне звонит министр обороны, член Политбюро, и ставит задачу, а вы делаете вид...

- Да какая там операция, - махнул рукой комитетчик. - Так, по мелочам, чисто наше, специфическое.

"Мелочи", однако, оказались существенными. Уже на следующий день, 20 декабря, пришло указание Генштаба перебазировать из Баграма в Кабул "мусульманский" батальон. В тот же день Иванов наконец раскрыл карты: в Кабуле должна поменяться власть, и задача советников - не допустить кровопролития и междоусобицы во время этой смены. По возможности изолировать, а где нужно - отстранить от командования афганских офицеров, если они попытаются поднять войска. Дворец Амина, мосты, радио, телевидение, банки и тому подобное блокирует батальон Халбаева, самим Амином занимается группа полковника Бояринова, назовём её "Зенит", которая присоединилась к "мусульманскому" батальону перед самым вылетом его в Афганистан и тоже находилась в Баграме.

В то же самое время Магометов получил указние пересмотреть места, где расположатся советские части.

- Какие части? Зачем? Я всего месяц назад был у руководства страны, и никто ничего не говорил, - удивлялся главный советник, размахивая длинными руками перед своими замеcтителями.

Однако дело военных - исполнять приказы. Пришлось напрашиваться на приём к Амину, просить схему расположения частей. Амин вызвал начальника генштаба полковника Якуба, втроём они вышли во дворик, чтобы исключить любое подслушивание. Да, с одного взгляда на схему было видно: все советские части находились под контролем афганцев, в крайне невыгодных точках. Почти три часа изворачивался Солтан Кеккезович, чтобы переместить места дислокаций. Переводчику Плиеву иной раз казалось, что Амин не сдержится - настолько решительно перечёркивал Магометов его рукой нарисованные знаки, но всё же первым сдался именно Хафизулла, махнул рукой:

- Ладно решайте с начальником генштаба. Как решите, так и будет.

Перед Якубом главный советник мог уже не только зачёркивать старые знаки, но и рисовать свои. Практически все части были выведены из-под ударов, если бы таковые, конечно, случились.

Нервничал и Халбаев, хотя и по другому поводу. 20 декабря генерал-лейтенант Гуськов, Вечный Дед, как звали его в Баграме десантники, поставил ему задачу совершить ночной марш на Кабул. Тут же сделал расчёты: расстояние - 80 километров. Это на два часа движения.

Хабиб Таджибаевич успел хорошо изучить дорогу от Баграма до Кабула - как-никак, а трижды вызывали в столицу. Первый раз представлялся главному военному советнику и в посольстве, второй раз его повезли во Дворец Народов. Сопровождавший посоветовал:

- Запоминай коридоры, ходы, выходы, посты, лица.

Водил долго, и в одном из коридоров вроде бы бы случайно нос к носу столкнулись с коренастым мужчиной с густой чёрной шевелюрой.

- Товарищ Амин, - тут же представил сопровождающий. - А это, товарищ Амин, командир батальона, который будет вас охранять.

- Сколько у вас человек? - спросил Амин.

Халбаеву перевели, и он назвал цифру, которую посоветовали указывать в посольстве:

- Четыреста.

На самом деле было около пятисот пятидесяти, и то, если не считать "Зенит", о котором в свою очередь никто не должен был и догадываться.

- Сам Дворец охранять не надо, у меня надёжные люди. - Амин оглянулся на стоявшего позади высоченного майора. Тот кивнул. - Расположитесь где-нибудь на окраине Кабула на всякий случай. Все распоряжения вам будет отдавать майор Джандад. - Амин кивнул назад и так же стремительно, как и появился, исчез в одном из коридоров.

Через день после этого Халбаева вновь вызвали в Кабул, но на этот раз привезли во Дворец, стоявший на одном из холмов на окраине города. Его готовили к заселению - навешивали хрустальные люстры, натирали полы, стелили ковры. На улице, перед входом, в огромных глиняных чашах высаживали цветы. Чуть в стороне, повыше, светился стеклом похожий на шайбу ресторан.

И вновь Хабиба водили по пустым залам, коридорам, подвалам: смотри и запоминай. На всякий случай.

Так что три поездки в Кабул позволили узнать и дорогу туда. Два часа на марш было маловато, но возражать не стал. Постарается уложиться, сорок километров в час - цифра вообще-то небольшая, меньше просить неудобно.

Однако пыль, темнота, чередование в колонне колёсных и гусеничных машин сделали своё дело: майор привёл батальон в Кабул только через 4 часа.

- Если вы с самого начала выполняете задачи такими темпами, то что будет, когда получите более серьёзную задачу? - не сдержал раздражения Гуськов.

На следующий день прилетели Василий Васильевич Колесов и подполковник Швец. Гуськов представил их Джандаду как заместителей Халбаева по боевой подготовке и разведке, но Хабиб Таджибаевич понял, что они прилетели снимать его. Колесов пока ничего не говорил, лишь расспрашивал о марше офицеров и сержантов. Но было ясно, что вопрос со снятием с должности - дело времени...

Сам Василий Васильевич ждал начала совещания более-менее невозмутимо. Срочный вызов в Кабул его не встревожил - сколько такого срочного за службу пережито, каждый раз волноваться - и до генерал-майора не дотянешь. Как раз к прилёту случилась и ситуация с Халбаевым, но, поговорив с офицерами, решил: наказывать комбата не за что. Тем более нельзя менять командира батальона накануне событий, связанных со "Штормом". Вчера Магометов и Иванов, вызвав его к себе, спросили, что называется , в лоб:

- Если бы вам отдали приказ захватить Дворец Амина, как бы вы действовали?

Амин лишь недавно переехал в здание, отремонтированное специально для его резиденции. Хафизулле, с одной стороны, не терпелось оказаться в этих роскошнейших апартаментах, но, с другой стороны, Дворец стоял на окраине города, система охраны практически была не отработана. Однако нашлись, как понял Василий Васильевич, люди, которые подогрели самолюбие главы государства: ах, такой правитель, как вы, достоин именно такого Дворца, как Дар-уль-аман. Амин клюнул на лесть, чем помог "доброжелателям" сделать своё дело - убрать Амина подальше из центра города, где он был под более-менее надёжной защитой. Теперь же ему волей-неволей пришлось обращаться к помощи Халбаева, и батальон расположился в каких-нибудь пятистах метрах от замка.

И теперь всё это связывалось воедино, и последняя точка напрашивалась сама - взятие дворца.

Василий Васильевич оглядел тогда Магометова и Иванова: насколько серьёзен ваш вопрос? Понял, что такими вещами не шутят.

В. Колесник
(в романе - Колесов)

- А какие условия?

- Реальные. То, что есть на сегодня. С расчётом, конечно, что рядом с Дворцом уже стоят зенитно-ракетный и танковый полки. Плюс одиннадцать объектов в городе, которые необходимо будет взять под свой контроль.

- Наши силы?

- Батальон Халбаева и "Зенит". Можем дать ещё одну роту из Баграма, но это в крайнем случае.

- Когда представить расчёты?

- Завтра утром.

И вот это утро наступило. И приглашённых - полный кабинет. Значит, сегодня окончательное решение по Дворцу. Насколько всё-таки оно серьёзно?

Василий Васильевич развернул небольшой тетрадный листок, на котором известными одному ему знаками он делал расчёты на проведение операции. Что ж, он доложит то, что думает.

- Начнём, товарищи, - полнялся Борис Иванович. Армейские офицеры посмотрели на Магометова: кому подчиняться - ему или представителю КГБ? Солтан Кеккезович, поняв эти взгляды никак не отреагировал на них, эти самым дав понять: слушайте Бориса Ивановича.

- Полковник Попышев, докладывайте, - продолжил тот.

"Значит прорабатывать план поручали не только мне", - понял Колесов и, откинувшись на спинку стула, стал внимательно слушать советника из бригады охраны. Но после того, как Попышев, утерев со лба пот, сел, усмехнулся: "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги". Весь доклад Попышева свёлся к названиям улиц и объектов, к которым должен разойтись, расползтись, растащиться батальон.

Борис Иванович словно уловил его усмешку:

- Василий Васильевич, ваш вариант.

- Я бы отказался выполнять приказ теми силами, которые имеются в наличии, - сказал, вставая, Колесов. Находившиеся в кабинете оживились: после радужного и спокойного доклада Попышева такое категоричное заявление...

- Почему? - пристально посмотрел Борис Иванович.

- Соотношение сил - один к ста. Нападающих - один, обороняющихся - сто, - уточнил Колесов. - Конечно, используя элемент внезапности, можно ещё захватить некоторые объекты, но чтобы затем удержать их... Надо реально смотреть на вещи и решить: или провалить операцию, или вообще не начинать её.

- А если всё-таки начинать? - переждав мгновение после резкого монолога полковника, спросил Борис Иванович.

- Могу предсказать исход: вы объявите, что взбунтовались пьяные офицеры, извинитесь перед афганским руководством, а нас - к стенке и расстреляете.

- Ну, вы скажете, - усмехнулся комитетчик.

- Реально батальон Халбаева может захватить только Дворец и удерживать его какое-то время. Дополнительно, но уже с натяжкой, может ещё блокировать и зенитно-ракетный полк. И всё. В соотношении сил это будет один к трём, но в целом реально.

Борис Иванович и Магометов переглянулись и, в чём-то поняв друг друга, молча вышли. Офицеры вначале думали, что они вышли посоветоваться один на один, но прошёл час, второй, а их всё не было. Стало ясно, что начальство звонит в Москву.

Когда в полном молчании были выкурены почти все сигареты, вернулись главный военный советник и комитетчик.

- Я доложил в Москву все соображения, прозвучавшие здесь, - сообщил Борис Иванович, - но "Шторм" не отменяется. И первое, что необходимо, - это назначить руководителя операции. Назначить его доверили мне. Видимо, общее руководство должнен возглавить генерал-полковник Магометов.

Это было новостью, видимо, и для самого главного советника: услышав свою фамилию, он некоторое время соображал, потом поднял вверх палец:

- Борис Иванович, погодите. Я - главный военный советник, меня в любую минуту может вызвать к себе Амин, дать какое-то задание, услать в любой район Афганистана... Давайте подумаем о другом варианте, чтобы избежать накладок.

Борис Иванович, соглашаясь, покивал головой, потом повернулся к Попышеву.

- А меня вообще любой может послать куда угодно, - тут же запротестовал полковник.

Все улыбнулись двойному смыслу слов, и Попышев заторопился объясниться:

- Я ведь тоже советник, меня...

- Василий Васильевич, а кем вы были до работы в ГРУ? - перебил Борис Иванович, обратившись к Колесову.

- Комбригом.

- Тогда вам и карты в руки.

- Я своё мнение высказал.

- Мы доложили его в Москву. Теперь вам нужно переговорить лично с Сергеем Фёдоровичем Ахромеевым.

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ: Ахромеев поинтересовался у Колесова:

- Это вы докладываете, что задача для одного батальона невыполнима?

- Я.

- Обоснуйте.

- Тем количеством сил, которое сейчас здесь, мы можем выполнить только одну задачу. Взять Дворец или блокировать полк.

Ахромеев помолчит, потом прикажет:

- Хорошо, дайте об этом письменную шифровку за своей подписью и подписью Магометова.

После получения шифровки Колесова перед руководством страны станет окончательный вопрос: отменять операцию или вводить в Афганистан дополнительные силы. Но маховик по вводу был уже запущен, и 24 декабря командарм Тухаринов получит время "Ч": границу перейти 25 декабря 1979 года в 15 часов московского времени.

25 декабря, утром, придёт ответ и в Кабул: с батальона Халбаева снимаются все объекты в городе, задача теперь одна - обеспечить прорыв к Дворцу группы "Зенит". Согласно этим же указаниям командующий ВДВ Сухоруков получит уточнение по своим войскам: если первоначально десантники после приземления должны были, не заходя в Кабул, стать заслонами на путях наиболее вероятного подхода банд, то теперь на них переложились объекты, снятые с "мусульманского" батальона. Были наконец названы и места приземления: аэродром № 1 - Кабул, аэродром № 2 - Баграм. Третий, Кандагарский, из-за сложных климатических условий решено было отменить.

В расположение батальона Халбаева в автомобильных кунгах привезут пятерых афганцев с наклеенными бородами и в париках. Время "Шторма" было назначено на 22 часа 27 декабря. Сигналом к началу атаки послужит взрыв на площади Пуштунистана, около Центрального телеграфа.


     Из Главы 24 романа "Операцию «Шторм» начать раньше..."

25 декабря 1979 года. Кабул.

Только два человека могли реально повлиять на события, до минут рассчитанные в Москве, – сам Амин и его шурин, начальник Генерального штаба полковник Якуб. И если Амина с самого начала взял на себя Андропов, то Устинову предстояло вывести из игры полковника.

Задача выходила для военных не менее сложная: кроме того что Якуб был женат на сестре Амина, что с самим Хафизуллой его связывали кровь Тараки и другие массовые расстрелы, что он имел вес в армии и его приказы выполнялись безоговорочно, начальник Генштаба ещё прекрасно понимал русский язык, и любое неосторожное слово советников могло или свести на нет всю операцию, или пролить много лишней как русской, так и афганской крови.

Начинать же таким образом новый этап Апрельской революции советские руководители, имевшие перед глазами опыт других революций и переворотов, не желали сами и старались уберечь от этого новое правительство во главе с Бабраком Кармалем, которое к этому времени уже нелегально было переправлено в Баграм.

И хотя за самим Якубом числились десятки уничтоженных семей, на первом этапе от него требовалась если не поддержка переворота, то хотя бы нейтралитет.

Из-за Якуба пришло первое более менее конкретное указание Магометову в том «Шторме», предгрозовой запах которого он чутко улавливал настороженным нюхом старого вояки, – это добиться послушания Якубом советских советников, в новом правительстве гарантировать ему любые должности.

...Александра Ивановна затевала стирку, когда вбежал переводчик мужа Кузнецов:

– Александра Ивановна, Солтан Кеккезович срочно приказал накрыть праздничный стол. Он пригласил Якуба к себе на день рождения.

– Так день рождения у Солтана уже был.

– Александра Ивановна, срочно. Они уже едут сюда, у вас десять минут.

Метнулась на кухню: раз Солтан сказал «срочно», значит, разговаривать нечего. Принялась сервировать стол.

К следующему звонку в дверь всё оказалось почти готово.

Горазд на выпивку оказался полковник Якуб. За день рождения, за советско-афганскую дружбу, за боевое братство – до краёв наполненные рюмки легко и охотно осушал начштаба. А самолёты с советскими десантниками уже загудели над Кабулом – и вновь повод – за боевое содружество, за крепость и нерушимость дружбы, а в алаверды – добавлении к тосту – осторожные пока что пожелания афганскому военачальнику и в новых условиях быть на высоте своего положения. С тревогой поглядывала на разошедшегося мужа красавица жена, но, верная традициям Востока, не смела вмешиваться в разговор мужчин.

А они вышли перекурить на балкон, который, сами невидимые в темноте, держали под наблюдением на соседнем балконе переводчики и сотрудники КГБ.

– Наверное, с приходом наших войск кое-что изменится и в вашем правительстве? – не забывали подворачивать разговор шурави.

Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке – пословица верна, видимо, не только для русских.

– О да. Теперь товарищ Амин станет намного сильнее, – не понимал игры на дальних подступах полковник.

– А не получится, что в новой ситуации товарищ Амин сам потерпит поражение от своих противников? – положил снаряды ближе Магометов.

– Товарищ Амин? Никогда! За него армия и лучшие люди партии, – несмотря на уже свистящие над его головой осколки, не думал зарываться в землю или хотя бы отползать в сторону Якуб.

– И вы, конечно, всегда, при любых обстоятельствах будете с Амином? – не била только что в «яблочко» советская артиллерия.

– Всегда. Только с товарищем Амином, – не пригнулся даже под таким выстрелом в упор полковник.

– Такая преданность всегда похвальна, – перевёл огонь на более безопасное место Магометов и, накоротке переглянувшись с товарищами, вообще прекратил «стрельбу»: – Ну что, ещё по одной?

А в вечернем небе уже начали гудеть Ил-76 с десантниками Рябченко на борту. Однако ударный отряд ОКСВ на аэродроме главный военный советник не встречал: ради меньшей крови с обеих сторон за выпивкой выводился из игры начальник афганского Генштаба.

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ: Во многих полках и дивизиях в этот вечер и последующие два наши советники сидели за бутылкой русской водки с афганскими офицерами. Там, где это не удавалось или где командир был ярый сторонник Амина, советники готовили себе места в танках, которые выходят в колонне третьими: по третьим ни при каких условиях огонь бы не открывался...


27 декабря 1979 г. 17 часов 10 минут. Кабул.

Ломрай бридман Насрулла, дежурный по штабу центрального корпуса, через окно увидел идущих к нему патрульных и двух незнакомых мужчин. Торопливо поправил звёздочки на зелёном погоне - не держатся, второй раз за дежурство срываются. И вообще, не к добру это, когда у офицера с погон слетают звёзды. Набросил китель, застегнулся.

- Товарищ старший лейтенант, - один из патрульных просунул в дверь голову. - Тут два специалиста пришли, говорят, надо проверить связь.

- Веди сюда, - разрешил Насрулла.

Кабульский главпочтамт входил в зону ответственности корпуса, и задача дежурного проверять документы у связистов.

Фамилии, печать, разрешения - всё в порядке.

- Мы на площади Пуштунистана будем работать, - добавил связист. - Где-то кабель прорвало.

В такие сложности, как связь, шахты, кабель, старший лейтенант вникал меньше всего. Был он инструктором политотдела, на партийную работу выдвинули с должности строевого командира, которым тоже пробыл всего несколько месяцев, да и в офицеры попал случайно - за своё землячество с Нур Мухаммедом Тараки. Об этом, правда, при Амине вспоминать стало опасно, вообще можно было удивляться, что он остался не просто жив, не просто в армии, а на её главном участке - партполитработе. Другие, те, кто выдвигался на партийные посты вместе с Насруллой, давно исчезли или были разжалованы в рядовые, а к Насрулле аллах, видимо, милостив. Может, с приходом шурави что-то изменится в этой жизни, но советские пока никак не проявляют себя: вошли, стали гарнизонами - и тишина. Только "уазики" их чаще, чем при советниках, мелькают на улицах. Как-то теперь пойдёт революция? Не приведи аллах, если они будут поддерживать Амина. Тогда - всё. Тогда о себе надо думать...

- Мы пошли, напомнил о себе связист.

- Да, конечно, пожалуйста.

Специалисты, теперь уже без патрульных, пересекли площадь, напротив почтамта вдвоём подняли крышку люка. Старший спустился в шахту первым, напарник передал ему ящик с инструментами и, оглядевшись, полез вслед за ним. Люк остался открытым, и Насрулла подумал: как бы кто не упал туда: скоро начнутся сумерки, а сколько будут работать под землёй связисты - кто ж их знает.

"Если через час не вылезут, надо будет поставить там одного патрульного, - подумал старший лейтенант. - Не хватало ещё, чтобы в моё дежурство туда кто-нибудь упал и свернул себе шею".

Это напомнило о так и не закреплённых хорошо звёздочках, и он вновь снял китель.


27 декабря 1979 года. 16 часов 30 минут. Кабул.

Ах, пайндшамба - святой и лукавый для мусульманина день. Скажи "пайндшамба" мужчине - и он подмигнёт, гордо расправит плечи, улыбнётся. Зардеется при этом слове женщина, отводя взгляд, займётся, смущаясь какой-нибудь работой. Пайндшамба - это дух, это ожидание, предвкушение чего-то хорошего, лучшего. И не пытайтесь искать здесь перевод, ибо просто перевод ничего не пояснит и не расскажет, так как это слово означает "четверг".

Правда, четверг на Востоке - наша суббота. Конец недели. Завтра - выходной. Хозяйка пересмотрит все запасы и обязательно разведёт огонь - калить масло. Значит, будет в доме плов, и, может быть, впервые за всю неделю семью ожидает плотный ужин. Ублажённый едой, сытый, довольный мужчина обязательно придёт в этот вечер к жене. Ах, пайндшамба - лукавый и безоглядный день недели.

По четвергам в Кабуле подавали в доме и горячую воду. На два - три часа, но успеть помыться, затеять постирушку можно. Главное - не прозевать это время, поймать, когда "заработают" трубы.

Утром 27-го они молчали, и полковник Анатолий Владимирович Алексеев, старший среди советских советников в афганском госпитале, разрешил врачам задержаться, если воду вдруг дадут во время обеда. Да и по опыту уже знал: если день прошёл относительно спокойно, то уж ночь жди крутёжную. Впрочем, с приходом наших войск обстановка в Кабуле стала намного спокойнее, да и из посольства дали команду: с сегодняшнего дня всех советских больных отправлять в медсанбат к десантникам. К десантникам так к десантникам, хотя, съездив к ним в дивизию, расположившуюся на пустыре за аэродромом, он увидел из медсанбата только несколько наспех поставленных палаток.

- Справитесь? - озабоченно спросил у начмеда, тут же руководившего сортировкой ящиков с инструментами.

Тот, сбив на затылок шапку, смерил взглядом стоявшего рядом мушавера: за кого нас принимаешь, перед тобой - ВДВ, а не какая-нибудь пехота с "солярой".

- Ну-ну, - усмехнулся в свою очередь и Алексеев, по Ленинграду зная неистребимый десантный гонор. - Но на всякий случай, чтобы знали; госпиталь - вон та крыша в центре города, видите? Если что - сразу к нам.

Выбираясь с занесённого снегом пустыря на дорогу, подумал: жизнь рассудит. Дай Бог, как говорится, чтобы всё у них обошлось своими силами, да только... А, что загадывать! Полгода назад, на инструктаже перед отправкой в Афганистан, им сказали:

- Никакой политики, симпатий и антипатий. Ваша политика одна - высочайший профессионализм. Лечите людей, а не идеологию.

Группа подобралась сильной. Настолько сильной, что уже через месяц работы афганцы поставили их во главе основных отделений госпиталя. Обиделись, правда, гражданские медики, приехавшие намного раньше, но было бы за что: они, как правило, считались специалистами в какой-нибудь одной области, работали выборочно, офицеры же могли вести операции вне зависимости от локализации ранений - и на черепе, и на животе, и на конечностях. Словом, кто поступил - тот и наш. Тем более раненых становилось всё больше и больше с каждым днём, а пули и осколки - они не разбирают, куда им впиться в человека.

Единственное, с чем вышла небольшая неувязка, - так это с операционными сёстрами. Формируя группу, Анатолий Владимирович вместо медсестёр взял парней-фельдшеров, беспокоился в первую очередь о бытовом устройстве группы. Но когда на первой операции фельдшер спокойно поднял с пола упавший скальпель и положил его под руку хирурга, Алексеев отметил: раз дано женщине находиться рядом с раненым, значит, так и должно быть, и ничего мудрить здесь не надо.

Но в целом советские врачи были для афганцев хоть и "неверными", но святыми. Видимо, на грани между жизнью и смертью фанатизм у людей всё же изрядно истощается, и любая соломинка, обещающая спасение, ближе и надёжнее, чем вроде бы вечный и нерушимый постулат. Не о всех, конечно, речь, но на плановые операции больные просились только к шурави. А весь секрет - наши врачи после операции хоть раз-два, но подойдут за день, поинтересуются самочувствием. А ведь были в кабульском госпитале врачи индийской, турецкой, английской и французской школ, о которых в Союзе говорили с уважением. Здесь же авторитеты устанавливала практика: только к шурави или, в крайнем случае, к тем афганцам, которые учились в Советском Союзе.

Приехав домой, Алексеев наскоро перекусил, и когда во время обеда пошла хоть и не очень горячая, но всё же и не холодная вода, постоял, блаженствуя, под душем, до красноты растёрся полотенцем: эх, в баньку бы! Набросив куртку, вышел на балкон покурить. И тут же увидел, как из стремительно подъехавшего "уазика" выскочил Тутахел, главный хирург госпиталя. Увидев на балконе Алексеева, замахал руками.

- Что случилось? - крикнул Анатолий Владимирович, хотя ответа дожидаться не стал: то, что произошла какая-то беда, - это ясно и без слов, а раз так, то главное - быстрее всё увидеть собственными глазами.

- Что? - всё же спросил у Тутахела, выскочив, уже одетый, из подъезда.

- Надо ехать во Дворец, там большое несчастье, - распахивая дверцы машины, растерянно ответил главврач.

В "уазике" уже сидели терапевт полковник Виктор Кузнеченков и один из гражданских врачей-инфекционистов.

- Во Дворце большое несчастье, - не отводя взгляда от дороги, забитой рикшами, водоносами, осликами, легковушками, повторил афганец. - Очень много отравленных. Сильно отравленных.

Алексеев повернул голову к Кузнеченкову, но Виктор как мог в тесноте пожал своими широкими плечами: сам ничего не знаю.

- А... Амин? - осторожно спросил Алексеев.

Афганец скосил взгляд на водителя и ничего не ответил.

"Значит, и Амин", - понял полковник. С Амином ему приходилось встречаться несколько раз. Сначала мельком - это ещё при жизни Тараки, но в сентябре, когда произошла та злополучная и непонятная до сих пор перестрелка между охраной Тараки и Амина, в госпиталь привезли изрешечённого пулями аминовского адъютанта Вазира Зерака.

- Анутуль Владимирович, Амин попросил, чтобы его оперировали только советские, - прибежал в операционнуюТутахел.

Советские - значит советские. Собрали, кто был под рукой, простояли у стола три часа - спасли Вазира. А когда дело у того пошло на поправку, Амин, уже глава правительства, выделил для своего адъютанта личный "Боинг", и Алексеев с Тутахелом вдвоём сопровождали единственного пассажира сначала в Москву, в больницу 4-го управления, потом и в санаторий.

Про эту перестрелку ходило много самых разноречивых слухов. По одним - Вазир закрыл своей грудью Амина, по другим - Амин инсценировал нападение сам. Мол, если бы захотели убить Амина, подпустили бы ещё на два шага ближе и расстреляли бы в упор. Да и при входе во Дворец стоял танк, и по дороге к министерству обороны стояло их ещё около пятидесяти - при желании они могли разнести машину, в которой уезжал премьер-министр и истекающий кровью адъютант, в клочья и дым. Но... "Ваша политика - высочайший профессионализм". Надо было - он спас Вазира. Потребуется помощь Амину - он сделает всё, что зависит от него, врача. В остальном пусть разбираются политики, советники, КГБ - кто угодно.

У входа во Дворец их уже поджидали, но первым делом почему-то резко потребовали сдать оружие. Обычно, входя в здание, мушаверы сами сдавали пистолеты дежурному, здесь же быстрые и сильные руки обыскали их, подтолкнули к двери. Стоявшие рядом афганские офицеры проводиди их недовольными, чуть ли не враждебными взглядами. "Что это они?" - подумал Алексеев, открывая тяжёлую дверь.

Войдя в вестибюль, врачи тут же замерли. На полу, на ступеньках сидели, лежали в самых неестественных позах люди. Куда там немой сцене в "Ревизоре" - такие позы не придумаешь, они могут быть только при массовом остром отравлении.

Алексеев переглянулся с Кузнеченковым... да, отравление. Первым делом - сортировка: кому помогать в первую очередь, кто потерпит. И - противоядие. Есть ли здесь какие-нибудь лекарства?

Склонились над лежащей на полу женщиной, но по лестнице буквально скатился начальник госпиталя Валоят.

- Наконец-то, - со вздохом облегчения проговорил он и схватил врачей за руки. - Этих оставьте, не до них. Там Амин в тяжёлом состоянии.

До второго этажа - два лестничных пролёта. Именно здесь стреляли в Амина, теперь вот эти ступени вновь отделяют его жизнь от смерти. Если ещё не поздно - удалить яд из организма, промыть желудок, заставить работать почки, не дать остановиться сердцу. Чёрт, но они же с собой ничего не взяли!

Амин, раздетый до трусов, лежал на кровати. По отвисшей челюсти, закатившимся глазам и заострившемуся носу было ясно, что они уже опоздали, но, словно всю жизнь работали в паре, Алексеев и Кузнеченков без слов подхватили Амина, потащили в распахнутую дверь ванной. Она была уютной, но не такой большой, чтобы спасать в ней отравленного хозяина, однако выбирать не приходилось. Мешаясь и помогая друг другу, сделали уколы. Валоят стоял у дверей уже со всем необходимым, промыли желудок. Амин - он крепкий, надо побороться...

- Есть пульс, - уловил слабое биение жилки на запястье президента Кузнеченков.

Из ванной - вновь на постель: уколы, давление, пульс, уколы. Появились две капельницы с физраствором, и Алексеев ввёл иглы в вены обеих рук. Замерли, ожидая результатов, что могли - они сделали, остальное зависело только от организма самого Амина. И дрогнули веки умирающего, и подтянулась, сомкнулась в стоне челюсть. Успели. Вытащили.

Впервые после приезда во Дворец офицеры перевели дыхание, осмотрелись.

- Вроде стрельба какая-то, - кивнул на окно Кузнеченков.

Выстрелы, то одиночные, то длинными очередями, звучали совсем рядом с Дворцом, но Анатолий Владимирович не придал им значения: в Кабуле стреляют практически каждую ночь. А время - ни много ни мало, а седьмой час, для декабря это уже ночь.

- Ну что, идём к другим? - Кузнеченков, ещё раз проверив пульс и давление у Амина и удовлетворённо кивнув, посмотрел на командира. - Валоят что-то про дочь Амина говорил, вроде тоже отравление.

- Идём, - согласно кивнул Алексеев.

Однако дошли они только до коридора: мощный залп сотряс здание, посыпались стёкла, погас свет. Внизу закричали, где-то что-то вспыхнуло, и врачи перебежали к полукруглому бару - здесь не было, по крайней мере, окон, хоть какой-то защитой казалась стойка.

- Неужели "духи"? - вслух подумал Алексеев.

- Чёрт его знает! - отозвался еле видимый в темноте Кузнеченков. - Эй! Что там творится? - приметив кого-то в коридоре, окликнул он.

Подбежал, стреляя короткими очередями, афганский офицер, некоторое время тяжело переводил дыхание, потом отдал им свой автомат и побежал дальше. Оружие показалось лёгким и Алексеев сняв магазин, потрогал пальцем планку - патронов больше не было. Отложил автомат в сторону. "Ваша политика - высочайший профессионализм", - опять пришла на память фраза, и он чертыхнулся. И замер: по коридору весь в отблесках огня шёл... Амин. Был он в тех же белых трусах, флаконы с физраствором, словно гранаты, держал в высоко поднятых, обвитых трубками руках. Можно было только представить, каких это усилий ему стоило и как кололи вдетые в вены иглы.

- Амин, - увидев, не поверил своим глазам и терапевт.

Алексеев, выбежав из укрытия, первым делом вытащил иглы, довёл президента до бара. Амин прислонился к стене, но тут же напрягся, прислушиваясь. Врачи тоже услышали детский плач - откуда-то из боковой комнаты шёл, размазывая кулачками слёзы, пятилетний сынишка Амина. Увидев отца, бросился к нему, обхватил за ноги. Амин прижал его голову к себе, и они вдвоём присели у стены. Это была настолько тягостная, разрывающая душу картина, что Кузнеченков, отвернувшись от отца с сыном, сделал шаг из бара:

- Я не могу, пойдём отсюда.

Знать бы им, что они последние, кто видит Амина живым. Эх, пайндшамба... День перед выходным.

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ: Врачи перейдут в соседнее помещение - конференц-зал с высокими, широченными окнами с уже полностью выбитыми стёклами. Со двора сквозь стрельбу услышат русский мат и вздохнут с некоторым облегчением: значит не душманы. Станут между окон, чтобы не задело случайной пулей.

Но только опасность подстерегала с другой стороны. Распахнётся от удара ногой дверь, и в темноте запульсирует автоматная очередь. Кто стрелял, зачем - поди разберись в темноте. Но рухнет со стоном на пол полковник Виктор Кузнеченков, и пока Алексеев, уже не обращая больше внимания на стрельбу, донесёт его большое, тяжёлое тело до лестницы, врач будет уже мёртв.

- Мёртвых не берём, потом, - отмахнутся от него у входа во Дворец, где грузили на БТР раненых. До него не сразу дойдёт, что сказал это на чистом русском языке солдат в афганской форме.

- Он ещё жив, просто тяжело ранен, - соврёт Алексеев.

Полковника погрузят на бронетранспортёр, и Анатолий Владимирович довезёт его тело до посольской больницы. Сам станет к операционному столу, на котором один за другим будут меняться раненые: советские, афганские, гражданские, военные. Мелькнёт усталое лицо начмеда-десантника, и оба грустно улыбнутся - вот и рассудила жизнь.

А первые погибшие при штурме Дворца, первые Ноль двадцать первые в афганской войне - полковник Кузнеченков, спасавший Амина, и полковник Бояринов, возглавивший штурм Дворца, будут лежать в морге. Рядом. Бояринов за выполнение своей задачи будет удостоен звания Героя Советского Союза, Кузнеченкова тоже отметят орденом Красной Звезды за выполнение своего врачебного долга. Афганистан начинался вот с таких парадоксов.

Сын Виктора Петровича Кузнеченкова закончит Ленинградскую военно-медицинскую академию имени С.М. Кирова и станет военным врачом. На кафедре военно-полевой хирургии его учил оказывать хирургическую помощь, работать на черепе, животе, конечностях профессор, доктор медицинских наук полковник Алексеев, который за Афганистан "заслужит" только грамоту с тремя ошибками. Правда, на международном симпозиуме "Медицина катастроф", проходившем в Италии, Папа Римский за самоотверженность при спасении людей в экстремальных условиях вручит ему символический "пропуск в рай..."


27 декабря 1979 года. 16 часов 30 минут. Кабул.

Колесов, Халбаев и Швец лежали на плащ-палатке и в бинокль осматривали Дворец и подступы к нему. Среди охраны произошло оживление - усиливались посты, выставлялись новые. Неужели произошла утечка информации или афганцы что-то почувствовали?

Колесов подсел к рации, вышел на связь с Магометовым: прошу сместить время "Ч".

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ: Главный военный советник перенесёт начало операции сначала на 21 час, потом, после очередного беспокойства Колесова, - на 18.30. И всё же первые выстрелы прозвучат в 18.25: группа, выехавшая на блокировку артсклада, не заметит второго часового, и тот откроет огонь.

"Мусульманский" батальон поднимется в атаку. Первая рота капитана Шарипова вместе с группой Бояринова на технике стремительно подскочит к главному входу. Зенитки ударят по окнам здания: его двухметровые стены пробивать было бесполезно. Несколько штурмовых групп несли с собой лестницы: подступы к Дворцу во многих местах были заминированы и их использовали, как накидные мосты. А чтобы в темноте различать своих, на левую руку весь батальон повязал белые повязки. Были пароль и отзыв: "Яша" - "Миша".

Всем "Яшам" и "Мишам" показали портрет Амина - этому человеку ни в коем случае нельзя было дать уйти из здания. Ещё двух человек во Дворце попросили обезопасить, двух афганцев - капитана и женщину, которые перед штурмом постараются усыпить Амина и тем самым дезорганизовать оборону. Чем меньше жертв - тем лучше. Огонь открывать при крайней необходимости. Впрочем эти предостережения касались в первую очередь "Зенита": "Мусульманский" батальон во Дворец входить не должен был. Однако охрана Дворца оказала неожиданно сильное сопротивление, и Бояринов выбежит из здания за помощью. И тут же упадёт замертво, попав под огонь наших же зениток.

Батальон вынужден будет войти во Дворец, поможет комитетчикам подняться на второй этаж. К замполиту роты старшему лейтенанту Рашиду Абдуллаеву побежит один из солдат:

- Товарищ старший лейтенант, там, кажется, Амин лежит в баре.

Абдуллаев станет вытаскивать из-под стойки мужчину в трусах и майке, и у того неожиданно оторвётся левая рука: чья-то автоматная очередь буквально разворотила плечо руководителя государства. Сорвав с окна штору, старший лейтенант и солдат завернут в неё тело Амина и вынесут на улицу. Сюда же подвезут афганцев, которые до этого находились в кунгах. Они осветят погибшего фонариком и подтвердят:

- Да, это он.

Те, кто знал афганских руководителей во времена Тараки, могли бы узнать голос Гулябзоя.

     Из Главы 24 романа "Операцию «Шторм» начать раньше..."

27 декабря 1979 года. Москва – Кабул.

Когда Сухорукову доложили о стрельбе в Кабуле, тот потребовал немедленной связи с Рябченко.

Трубку взял Костылев, посланный от штаба ВДВ в помощь Рябченко.

– А где командир?

– Товарищ командующий, командир дивизии отсутствует.

– Как отсутствует? Я лично запрещал ему отлучаться из расположения дивизии. А тем более сегодня. Ни под каким предлогом. Он у вас отпрашивался?

– Нет.

– Какая обстановка в городе?

– В некоторых местах идёт перестрелка. Наши группы, по первым докладам, действуют успешно.

– Как только Рябченко появится, немедленно звоните мне. Бросить дивизию! – Сухоруков сам кинул телефонную трубку на рычажки. При последней встрече Устинов словно специально подчеркнул, что на десантников у него надежда особая, а тут командир чёрт-те где.

Сухоруков скосил глаза на «кремлёвку» и вдруг поймал себя на мысли, что боится звонка от Устинова или Огаркова. А если и им вдруг понадобится лично Рябченко?.. Позор! Оставить дивизию, никого не предупредив. Если не будет оправдания, он лично попросит министра снять Рябченко с должности. Хотя какое может быть оправдание?

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ: А оправдание всё-таки было. Два человека – Гуськов и, в общих чертах, начштаба знали, куда и зачем уехал за два часа до времени «Ч» полковник Рябченко, прихватив с собой двух офицеров каратистов братьев Лаговских. И Огарков с Устиновым тоже не могли позвонить Сухорукову насчёт Рябченко, потому что именно они отдали приказ комдиву десантной: в момент начала операции нейтрализовать начальника Генштаба полковника Якуба, не дать ему возможности поднять войска.

Их обыскали у входа в здание министерства, отобрали оружие. Гранаты, подвешенные на самый последний случай к брючным ремням уже за кольца, под бушлатами не заметили.

– Начальник политотдела, – представил комдив капитана Лаговского, начальника физподготовки дивизии.

– Начальник разведки, – «досталась» вторая должность лейтенанту Лаговскому, начальнику топографической службы.

На столе у Якуба стояли две включённые радиостанции, на которые то и дело поглядывал начальник Генштаба, словно ожидая сообщений. Его советник полковник Костенко, представив самого Рябченко, тоже сел за стол, и Якуб, поколебавшись, пригласил к себе представителей ХАД. После дня рождения у Магометова его не покидало чувство настороженности, и, как ни были деликатны советники на той вечеринке, Якуб, не желавший верить предчувствиям, тем не менее отметил в подсознании: советские не во всём искренни, что-то происходит вокруг него, начальника Генштаба, а он не может уловить суть и смысл происходящего. И перед встречей с советскими десантниками, захотевшими лично у него уточнить места расположения дивизии, он положил в ящик стола пистолет, открыл за своей спиной потайную дверь. Не надеясь на телефоны, поставил на прямой приём рации с командирами центрального корпуса и охраны Амина.

Нервозность Якуба заметил и Рябченко. Время 18.30, которое ему назвали в посольстве при постановке задачи, казалось, никогда не подойдёт, и он по третьему разу начинал уточнять и переспрашивать уже давно понятные всем вещи.

Последний круг секундной стрелки на настенных часах Рябченко и Костенко, казалось, толкали уже взглядами. Якуб, посмотрев на напряжённые лица гостей, тоже бросил взгляд на часы и встал: сам участник многих закулисных событий, нутром почувствовал опасность точного времени.

И в тот же миг прогремел взрыв в центре города. Практически в ту же секунду заговорила рация, и, услышав только первые слова из доклада, начальник Генштаба выхватил пистолет из полуоткрытого ящика стола и отпрыгнул к потайной двери.

За спиной Рябченко прогремел выстрел. Якуб, только поднявший своё оружие, схватился за грудь и упал на колени. Лаговские сдерживали пятерых хадовцев, бросившихся на них, в комнату вбежало еще несколько афганцев с пистолетами в руках. Оружие было в руках и у Костенко, но выяснять, кто выстрелил в Якуба, не было времени: начальник Генштаба уползал в спасительную для него дверь.

Схватка в кабинете случилась недолгой: несмотря на тесноту, Лаговские всё-таки развернулись. К истекающему кровью Якубу, замершему на полу соседней комнаты, вошёл незнакомый Рябченко афганец в гражданском костюме. Он задал Якубу несколько вопросов, тот, сдерживая стон, с усилием мотал головой. И тогда афганец пять раз выстрелил в начальника Генштаба, каждый раз произнося чьи-то имена.

– Из нового руководства страны, – шепнул комдиву Костенко. – Мстил за семьи, уничтоженные по приказу Якуба.

В городе разгоралась стрельба, и Рябченко, в последний раз посмотрев на лежащего в крови Якуба, поспешил на аэродром, в дивизию.

В штабной палатке, не стесняясь застывшего на посту у Знамени часового, на него набросился Костылев:

– Может, вы объясните, где находились все это время, когда ваши десантники шли под пули?

Рябченко отрешённо пожал плечами:

– Ездил в город.

– Ах, в город... Ну, тогда звоните командующему и сами объяснитесь. Он давно ждёт вашего звонка.

По сравнению с только что виденным и пережитым гнев начальства казался такой мелочью, что Рябченко с усмешкой поднял трубку ЗАС:

– Где вы были, товарищ полковник? – послышался раздраженный голос Сухорукова. – Почему вас не было в дивизии?

– Я был в городе, товарищ командующий.

– А разве я вам разрешал покидать расположение дивизии?

– Никак нет.

– Тогда я отстраняю вас от командования. Завтра же с первым самолётом прибыть в Москву.

– С превеликим удовольствием, – уже в гудящую трубку ответил комдив.

Всё было пусто и безразлично – в Москву так в Москву, разжалуют так разжалуют. Но видеть, а тем более участвовать в таком, о чём раньше можно было только прочесть в книгах, да и то не про нас...

Хлопнул полог палатки, качнулась от ветра мигающая лампочка.

– Что, командир, невесел? – с порога спросил Гуськов.

– Да так, думаю. С командующим вот поговорил, завтра вылетаю в Москву за новой должностью.

– Та-а-ак, – оглянувшись на Костылева, оценивающе протянул Гуськов. – Брось хандрить, тебе ещё командовать людьми.

"Мусульманский" батальон и "Зенит" потеряют при штурме около десяти человек, сами же возьмут в плен около тысячи семисот человек. Абдуллаеву прикажут взять штаб бригады, откуда ещё вёлся огонь. Взяв с собой Юрку Грача и ещё восемнадцать человек, на двух БМД Абдуллаев ворвётся прямо под окна штаба. Первым, кого удастся взять в плен, будет командир бригады майор Джандад.

     Из Главы 24 романа "Операцию «Шторм» начать раньше..."

Среди захваченных в плен окажется и командир Гвардии майор Джандад. Колесов и Гуськов прикажут Халбаеву лично отвезти его в штаб десантной дивизии.

Они будут сидеть в десантном отделении БМП, два майора, два немолодых уже человека, волей судьбы оказавшихся в одной точке в одно время. Ещё вчера Джандад, имея полную власть над Халбаевым как над одним из подчинённых ему комбатов, часами проводил у шурави строевые смотры, откровенно издеваясь и распекая командира за любую мелочь. Теперь же, согнув своё большое тело в тесноте машины, умолял комбата: – Слушай, отпусти меня. Меня ведь убьют, не пощадят. А тебя только накажут. Только накажут. Отпусти.

Но уже качнулась, остановившись, боевая машина, и за бронёй послышались голоса...

Абдуллаев найдёт в сейфах магнитофонные плёнки, всяческие удостоверения и очень много пачек денег. В двух портфелях принесёт всё это ко Дворцу, отдаст полковнику Попышеву. Однако через некоторое время тот открестится: никто ничего мне не отдавал, не видел я никаких денег и документов. К сожалению, не найдёт никаких следов портфелей и особый отдел, а по предварительным данным, это могли быть плёнки с записями бесед Амина с американским послом.

Но сопротивление будет продолжаться, пули пойдут в сторону десантников из белорусской дивизии, находившихся рядом, и уже там ротный прикажет лучшему пулемётчику роты ефрейтору Александру Вдовину утихомирить "очаг сопротивления". Он в самом деле метко стрелял, Сашка Вдовин. И упадут под его пулями так ничего и не понявшие солдаты из "мусульманского" батальона - рядовые Хусаинов и Курбанов. И уже в ответ, тоже не зная, кто стреляет, вскинет свой автомат Юрка Грач - их в батальоне прекрасно учили стрелять на звук, трассеры, в темноте. И смолкнет пулемёт в руках его школьного друга Сашки Вдовина, и упадёт его пробитая голова на ребристое тело оружия...

К рассвету всё стихнет. А 28 декабря "мусульманский" батальон, уже переодетый в советскую форму, вернут в Ташкент. По воспоминаниям офицеров, всем им в тот миг почему-то казалось, что их самолёт не долетит до Союза, взорвётся в воздухе - слишком много они знали. Долетели...

Майор Черданцев сам привезёт тело ефрейтора Вдовина в Сошнево снежным январским днём, еле пробившись по занесённой дороге: беда умирать в России в это время.

- За что, Миша? - глядя на него безумными глазами, спросит Аннушка.

- Не знаю, - ответит военком. И это будет правда.

Через полгода погибнет и кассир геологоразведочной партии Лена Желтикова. Душманы захватят автобус, в котором она везла деньги для бригады, уведут её в горы, изнасилуют, бросят в сарае. На поиски пропавшего кассира поднимут парашютно-десантный полк, будет среди них и капитан Ледогоров. Если бы он знал фамилию кассира? Но Лену найдёт другая группа. Девушка, отыскав в сарае серп, сумеет убить им охранника, завладеет его автоматом и примет неравный бой против всей банды. Впоследствии её наградят орденом... Дружбы народов, хотя десантники представят её на Красную Звезду. Официально войны в Афганистане ещё не было.

В кабульском госпитале встретил Ледогоров и своего бывшего стажёра - курсанта Сергея Буланова. у Сергея с Улыбой родилась девочка, но ему не суждено будет увидеть её - взрывом мины-сюрприза ему выжгло глаза: сапёры на то и сапёры, чтобы искать мины, а не уходить от них.

Но это будет уже другая история, другая книга. Рассказываю кратко это лишь для читателей "Советского воина", который впервые публикует журнальный, сокращённый вариант романа.

Более подробно о судьбе и пересечениях судеб главных героев в конце этой главы.

Однако ещё несколько штрихов из афганской истории, может быть, будут небезынтересны читателям.


28 декабря 1979 года. 0 часов 30 минут. Аэродром Баграм.

Звонок был резкий, долгий. И наверное, оттого, что звучал он после докладов Сухорукову, Огаркову и Устинову, был и неожиданным: кто это ещё пожелал в столице поинтересоваться отдельным парашютно-десантным полком? После министра - только ЦК.

А звонок был из Москвы - это почувствовал, кажется, не только командир полка, но и сидевший напротив него полковник Костин, потому что впервые за вечер он даже приглушил настроенный на волну Кабула радиоприёмничек, впился взглядом в аппарат. Сердюков, поднимая трубку, успел подумать: насколько всё-таки больше знают об обстановке и происходящих здесь, в Афганистане, событиях кагэбэшники. Знают - и молчат.

- Подполковник Сердюков, - представился Николай Иванович.

Ожидал услышать голос телефонистки, которая обычно предупреждает, кто выходит на связь, однако на этот раз включение было прямое.

- Говорит Андропов. Товарищ Петров находится с вами?

Сердюков поднял глаза на Костина: ваш начальник. Полковник, словно он ни минуты не сомневался в том, что звонить будет именно Андропов, утвердительно кивнул. Знают, всё знают эти ребята...

- Петров у нас, но на данный момент рядом его нет, торопливо заполнил паузу комполка.

- Пригласите его к телефону вместе с товарищем... - в этот момент кто-то шумно вошёл в бункер, и Сердюков не расслышал последнее слово. Впрочем, было ясно, кто нужен председателю Комитета госбезопасности. Петров - или кто он там на самом деле: Иванов, Сидоров, Кукушкин - переводчик при афганце, которого укрывали и охраняли в последние дни особенно тщательно. Офицеры в полку поговаривали, что это новый афганский лидер, но в расспросы к ребятам из органов не лезли, и слухи, ничем не подкреплённые, утихли сами по себе.

Вошедшим оказался особист, и Костин (а может, тоже никакой не Костин) одним кивком головы послал его за переводчиком и афганцем. Те в свою очередь тоже словно стояли за дверью и ждали звонка: не успел Сердюков положить на стол трубку, дверь снова распахнулась и вошёл вначале Петров - высокий, стройный, лет сорока пяти, в солдатской шинели и шапке, а за ним афганец - тоже в солдатской шапке, бушлате, подпоясанном почему-то брезентовым ремнём, в сапогах. Командир полка впервые видел его так близко, но какого-то существенного впечатления новый лидер Афганистана, если это в самом деле так, не произвёл: чуть одутловатые щёки, нос с горбинкой. Вот только в глазах - напряжение. Но у кого его сейчас нет, напряжения? Уже было ясно, что полк участвует в каком-то сверхважном событии, настолько важном, что даже вдумываться в него было страшно. Вот только знать бы, что сейчас творится в Кабуле, понять, ради чего...

Костин побарабанил по столу пальцами, привлекая к себе внимание командира полка, и взглядом указал на сидевших тут же в бункере офицеров - начальника связи, техника, замполита, начштаба.

- Товарищи офицеры, прошу освободить помещение, - поднялся Сердюков. Понятно: армия выполняет задачи, КГБ распределяет результаты. Конечно, по чьему-то указанию, хотя тоже ясно по чьему, но это ещё раз просто подтверждало, что Андропов стоит ближе к Брежневу, чем Устинов.

- Товарищ командир, вы можете остаться, - остановил, однако, его Костин.

Петров, дождавшись, когда за офицерами закроется дверь, уверенно и привычно - а только ли переводчик он? - взял трубку.

- Слушаю, Петров.

Вопрос Андропова был коротким, что-то вроде "как дела?", и переводчик лаконично ответил:

- Здесь всё нормально. Развитие событий идёт по плану. Мы в готовности убыть в Кабул.

Андропов расспрашивал о чём-то ещё уже более подробно.

Петров переводил их афганцу, тот каждый раз с чем-то соглашался В его глазах кроме напряжения проблёскивали уже и искорки беспокойства, словно не выучившего урок студента без предупреждения вызвали на экзамен, и раздражения, словно этот студент знал, что зачёт ему всё равно обеспечен и дело только во времени, и недоверия - неужели всё это происходит с ним, только с ним, и никакого подвоха нет? Господи, чего только в глазах афганца не было.

Б. Кармаль

- Товарищ Андропов поздравляет вас, товарищ Бабрак Кармаль, с победой второго этапа апрельской революции и избранием вас Председателем Реввоенсовета республики и главой государства, - почему-то по-русски, может быть, чтобы Сердюков и Костин тоже поняли, кто стоит перед ними в солдатском бушлате, вполне торжественно и искренне произнёс Петров и первым пожал руку афганцу.

Начал переводить это же на дари, но Бабрак Кармаль, видимо, понял уже всё сам и без перевода. И хотя по-прежнему "Радио Кабула" передавало лёгкую музыку, хотя была положена на место телефонная трубка и никаких сообщений больше не поступало, в бункере всё изменилось. Перед Петровым, Сердюковым и Костиным стоял уже властный, чуточку снисходительный к окружающим человек. Нос его заострился, щёки впали, обозначив скулы, сам он вроде сделался выше. И глаза, главное - глаза: в них появился хищный блеск, они сузились - в такие глаза не заглянешь, они сами кого угодно прожгут насквозь. Усмехаясь, афганец принял поздравления, пожал руку Костину и Сердюкову, и сел первым на табурет, и распахнул бушлат - не потому, что было уж так жарко, а просто потому, что ему уже нравилось делать то, что он хотел сам. Власть. На человека свалилась власть и мгновенно сделала таким, какой он был на самом деле. Он ждал её, жаждал её и, получив, мог теперь забыть свои страхи, ожидание, нетерпение. Он мог не стыдиться себя прежнего, потому что тогда он в самом деле был ещё никто - снятый Амином посол в Чехословакии, эмигрант, нелегально проникший на свою родину. Сейчас же он был всем! И стоявшие перед ним советские офицеры будут делать всё для него, и Баграм - его, и Кабул, и страна - тоже его. Потому что он - Председатель Реввоенсовета республики, глава правительства, Председатель ЦК НДПА, премьер-министр... Надо хотя бы чуть-чуть знать Восток, чтобы понять, что такое там власть для человека.

- В Кабул! - ударив ладонями по коленям, сказал он. Встал.

Однако Костин посмотрел на Петрова, деликатно намекая, что не перечень высших государственных должностей даёт власть. Тем более в вопросах, касающихся личной безопасности. Здесь одна запятая в какой-нибудь инструкции главнее пожеланий хоть самого господа бога.

- Мы готовы перелететь в Кабул, - подтвердил полномочия Бабрака Кармаля Петров.

- Командир, помогите отправить, - Костин по привычке никак не называл Бабрака Кармаля. - У нас готовы три вертолёта к вылету.

Вертолёты - это, конечно, хорошо, это в десять раз быстрее, чем по земле. Однако для Сердюкова важнее были другие обстоятельства: ночь, горы, всё ещё раздающиеся то там, то тут выстрелы, непонятная обстановка на кабульском аэродроме.

- Товарищ полковник, у меня в резерве есть рота - десять боевых машин.

Костин прищурил взгляд, что-то просчитывая в уме, кивнул:

- Согласен.

- Цыганов, - распахнув дверь, крикнул командир полка. Из темноты надвинулся комбат-два, замер на расстоянии шёпота - у десантников тоже срабатывала привычка быть незаметными и неслышными рядом с кагэбистами. - Резервную роту - к маршу. Ты - старший. Три машины освободить для гостей, - вспомнив, что с Бабраком Кармалем скрываются в бункере ещё человек пять из нового правительства республики, комполка добавил: - Начало движения через тридцать минут.

- Есть, - Цыганов скрылся в темноте. За ним, не попрощавшись, выскользнули в ночь из бункера Петров и Бабрак Кармаль. Или Кармаль Бабрак - Сердюков вдруг уловил, что не запомнил, где имя, где фамилия нового афганского руководителя.

Пусть докладывает через каждые два-три километра, - попросил Костин, когда Сердюков сел за карту рассчитывать время, наносить контрольные пункты, записывать позывные.

- Дойдут, - успокаивая скорее себя, чем шагавшего из угла в угол Костина, ответил комполка. - Дойдут, всё нормально, - повторял он каждый раз после докладов Цыганова.

Но когда колонна преодолевала двадцатый километр, подходила к Чарикарской трассе, вдруг оборвалась бесконечная, казалось сегодня музыка. Костин тут же прильнул к приёмнику. Диктор начал читать что-то торжественное, и в такт его словам шевелил губами полковник, словно сверяя текст по памяти.

- Чего там? - дождавшись конца сообщения, спросил Сердюков.

- То, что ты уже слышал. О победе второго этапа апрельской революции, новом руководстве страны.

- Прошли пункт номер 7, - вышел на связь Цыганов.

Николай Иванович скосил глаза на карту, хотя знал на коричневой линии трассы, казалось каждый изгиб. Седьмой пункт - это поворот на Кабул. Теперь до него - прямая дорога по Чарикарскому шоссе. Какой она окажется у новой власти?

Шли быстро, даже быстрее, чем предполагал комполка. И в три ночи от Цыганова поступил наконец последний доклад: прибыли в резиденцию главного военного советника, происшествий не случилось. И то ли от этого гражданского словечка, то ли от одновременного вздоха облегчения и Костин, и Сердюков улыбнулись. Да, хорохорились они, делали вид, что ничего особенного не происходило - просто шла где-то в ночи колонна, и всё, а ведь такое висело на плечах...

- Ну что, командир, мы свою задачу выполнили. Пошли спать, - положил руку на плечо командиру полка Костин. Пощупал комбинезон, словно на нём был погон: - Подполковником давно ходишь?

- Год и три месяца.

- Лет сколько тебе?

- Тридцать четыре.

- Думаю, что скоро отпразднуем твоего полковника.

- Мне? С какой стати? Да и кто присвоит?

- Это уже наши заботы. А присвоит министр обороны, как и положено. Ладно, об этом потом. А сейчас в самом деле пошли спать. Пошли-пошли. Завтра тоже будет день.

- Уже сегодня, - уточнил Сердюков.


НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ: Сердюкову и в самом деле через месяц будет присвоено воинское звание полковник. В 38 лет он станет генерал-майором, перейдёт служить в штаб воздушно-десантных войск. К орденам "За службу Родине в Вооружённых Силах СССР" третьей степени и Красного Знамени прибавится ещё один Красного Знамени - за успешное освоение новой техники. Перспектива службы будет блестящей, но в 44 года Николая Ивановича уволят в запас. Во время одной из бесед с новым командующим ВДВ тот грубо оборвёт генерала, повысит на него голос, и Сердюков без обиняков скажет:

- Товарищ командующий, я не желаю служить под вашим началом. Прошу перевести меня в любое другое место.

"Другим местом" окажется госпиталь, где одного из не самых старых, так сказать, генералов в Вооружённых Силах уволят по состоянию здоровья. У кого оно без изъянов в 44 года? Тем более среди тех, кто прошёл Афганистан.

Обида будет резкой, генерал сменит номер домашнего телефона, практически ни с кем из бывших сослуживцев не станет поддерживать контактов. Работать устроится в организацию, занимающуюся экологией...


     Из Главы 25 романа "Операцию «Шторм» начать раньше..."

1 января 1980 года. Кабул.

Бабрак Кармаль с товарищами праздновал победу. В первый день года были изданы первые указы нового руководства страны, а раз есть указы, значит, есть и законное правительство.

Брежнев и Косыгин в этот день отправили две поздравительные телеграммы: одну, в честь победы кубинской революции, – Фиделю Кастро – истинному кумиру Амина, чьей отваге и всемирной известности бесконечно завидовал Хафизулла, и вторую, с избранием на высшие государственные и партийные посты, – Кармалю Бабраку (перепутав в спешке имя с фамилией), свергнувшему почитателя Фиделя, всесильного афганского Сталина.

Сороковая армия праздновала Новый год в слякоти, стылости, при кострах – и то это только там, где запасливые тыловики захватили с собой на всякий случай в неизвестную дорогу дровишек. А где нет – шли командиры на поклон к артиллеристам: постреляйте побольше, освободите ящики для огонька.

В недостроенных афганских офицерских казармах сидел и «мусульманский» батальон, уже переодетый в советскую форму, подсчитавший свои потери и теперь просто мечтавший обсушиться и выспаться в тепле. Рядом, в нескольких метрах, высился разбитый, в черных дымных подтёках, но по прежнему величавый и красивый Дворец Амина. Афганцы растаскивала из него последние ковры, кондиционеры, люстры, шторы, стулья. Во Дворце гуляли ветры, но зато там было сухо. Бабрак Кармаль отдавал здание под штаб армии, а пока он не подошёл из Термеза, предлагал занять любому советскому подразделению. Однако Москва категорически запретила занимать не только какие бы то ни было помещения, но и пригодные для посевов поля. И врастала, вгрызалась, пласталась почти стотысячная армия на неудобьях, лепилась ласточкиными гнездами на склонах гор, втискивалась в ущелья.

Штаб 40-й армии, прибывший из Термеза в Кабул 4 января, переедет во Дворец Амина только в июне, когда из Москвы прибудет представитель ЦК и лично убедится, что афганцы сами отдают здание военным.

Единственным, кому не определяли места и не ставила никаких задач, был опять же «мусульманский» батальон.

– Вы свою задачу здесь выполнили. Готовьтесь домой, – отдали приказ Халбаеву. – Приготовьте списки награждённых, а пока каждый пусть напишет что-то типа воспоминаний из боевого опыта при штурме Дворца.

Воспоминания участников штурма Дворца под определённым грифом секретности хранятся в определённом архиве. Указ о награждении «мусульман» будет подписан только в апреле – после того как подаст свои списки КГБ по «Зениту» и «Грому»

Что ж, стыдиться военным было нечего: как войсковая операция ввод войск и штурм Дворца прошли вполне нормально, практически без потерь. Словом, военное ведомство свою часть программы отработало достаточно слаженно и организованно, теперь дело оставалось за Сусловым и Громыко: объясняйте стране и миру, что же всё-таки и зачем мы сделали в Афганистане. «А славою сочтёмся, ведь мы свои же люди...»

Напрасно ждала 40-я армия этих слов и объяснений. Выполнив свою задачу, она была тут же предана умолчанию ораторами-идеологами и практически в одиночку тащила на себе весь груз обвинений по Афганистану, отбиваясь лишь листовками из типографий дивизионных газет.

От написания воспоминаний «мусульман» отвлёк фотокорреспондент «Красной звезды» Алексей Ефимов, единственный журналист из центральной прессы, прорвавшийся в Афган в то время. Ещё сам ничего не зная об обстановке, тем не менее по профессиональному наитию выделил именно этот батальон и предложил всем сфотографироваться. Особистов рядом не оказалось, и у Ефимова получился единственный снимок всего батальона – правда, уже без погибших и раненых. Да ещё комбата нигде не смогли найти.

Халбаев же в это время получал приказ на возвращение в Союз, в родной Ташкент. Улететь быстро, тихо, незаметно.

И родилось после этого известия среди солдат и офицеров какое то нехорошее предчувствие. Оно витало от солдата к солдату, от офицера к офицеру; представилось «мусульманам», что не долетит их самолёт до Ташкента: слишком много они знают. Взорвётся в воздухе – и исчезнет тайна батальона и штурма Дворца, развеется прахом: ничего не было, а что было – привиделось. И сразу до другого додумались: если бы операция не удалась и Амин ушёл из ловушки, ударила бы по батальону Витебская дивизия. И тогда вообще на двести процентов был бы оправдан ввод войск: взбунтовавшийся афганский батальон охраны хотел сместить законное правительство, а Советская Армия, откликаясь на просьбы о военной помощи, защитила Хафизуллу Амина, разбив бунтарей до основания.

Роились слухи, предположения, но тем не менее сел 8 января в чрево Ан-22 «мусульманский» батальон. Задрожав, начала закрываться рампа самолёта, отсекая людей от бетонки аэродрома – кусочка неба меж гор. Прощай, Кабул. Здравствуй, Родина?..

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ: Батальон благополучно приземлится на военном аэродроме Ташкента. Прошёл ровно месяц, как улетел он отсюда на юг, а опытный глаз уже замечал, что Ташкент стал, по сути, прифронтовым городом. Не оставляя пауз, беспрерывно гудело небо над городом – налаживался воздушный мост в Кабул, где 40-я армия требовала боеприпасы, технику, дрова, спички, гвозди, проволоку, водяные насосы, «буржуйки», комнатные тапочки, рукомойники и миллион других предметов для пусть пока и не нормальной, но хотя бы сносной жизни. На улицах Ташкента появилось значительно больше военных. В ворота военного госпиталя зачастили «санитарки».

Василий Васильевич Колесов из Ташкента прямым рейсом был переправлен в Москву. С аэродрома – к начальнику ГРУ, затем два часа на приведение себя в порядок – и к министру обороны.

Устинов усадил полковника напротив себя:

– Ну, сынок, рассказывай всё с самого начала. Как действовали солдаты, как вело себя оружие? И вообще, что, на твой взгляд, положительного в действиях батальона, что отрицательного.

Во время доклада Устинов обратил внимание, что на плане штурма Дворца нет росписей Магометова и Бориса Ивановича.

– А почему не утверждён план? Вы что, действовали без согласования с ними?

Колесов перевернул бумагу.

– «План утверждён, от подписи отказались», – вслух прочёл министр обороны надпись полковника. – Они знают об этом?

– Так точно, я написал это при них.

– Молодец, сынок. – Устинов встал, обнял Колесова, поцеловал. – Наше счастье, что оказался хоть кто-то решительным, а то наломали бы дров.

Когда через полтора часа Василий Васильевич вышел от министра, в приёмной уже сидели несколько генералов.

– Ну, полковник, по стольку времени даже нас министр не держит.

– Извините, не по своей воле.

Впоследствии Василий Васильевич станет Героем Советского Союза, генерал-майором. Истинную его фамилию, к сожалению, я не могу назвать даже сейчас...

Сеголня уже можно: фотография генерал-майора Колесника Василия Васильевича на этой странице (см. выше по тексту).

На базе «мусульманского» батальона будет сформирована десантно-штурмовая бригада, которая в 1982 году войдёт в Афганистан и станет лагерем около Джелалабада, около эвкалиптовой рощи, которую, как сказали комбригу, в своё время посадил какой то русский дипломат. Комбат Халбаев примет должность райвоенкома в Ташкенте.

Первого января Сухоруков Дмитрий Семёнович для своих десантников передал с самолётами несколько ёлок, и Гуськов, обходя палатки и поздравляя солдат с Новым годом, говорил:

– Я вас сюда привёз, я вас отсюда с собой и заберу.

– А когда вы возвращаетесь, товарищ генерал-лейтенант?

– Неделю полторы, может, ещё и пробуду, – накидывал на всякий случай несколько дней Николай Никитович, сам веря в более раннее возвращение.

Домой – это хорошо. И где за фляжкой спирта на десятерых, где просто за воспоминаниями, о доме сидела хуже всех обустроенная «десантура». А зачем колготиться разворачиваться, если на днях – домой. Да и по логике: ВДВ – они для первого прыжка, сделать основное дело. А остальное разгребать – на это есть «соляра».

Но Бабрак Кармаль уже говорил советникам:

– Вы меня привезли, вы меня и охраняйте.

Везли главу нового правительства из Баграма десантники, они же в первые минуты переворота взяли под охрану Дворец Народов, десантникам и сказали: поохраняйте пока, ребята, раз такое дело, а потом разберёмся. Тем более что Афганистан буквально наводнился за считанные дни песнями против новой власти. Одну из них, записанную на магнитофонную плёнку, передали прямо Бабраку.

Кармаль, ты сгинешь, как Амин и Тараки,
Народ тебя повесит!
Кармаль, плохо твое дело,
Дорога твоя ведет в ад.
Кармаль, Аллах проклинает тебя,
Да сгинут все твои друзья.
Афганцы ведут священную войну,
Они освободят родину.
Бабрак, нет тебе места на земле,
Бабрак, тесно тебе уже в Москве.
Афганцы знают, что ты чужак среди них?
Ишак и предатель родного народа.
И твой «Парчам» – сборище ишаков и изменников.
Покарай Бабрака гром небесный.
Ты совсем не человек, Бабрак,
Ты – бабрай на привязи у русских.

После этого Бабрак уговорил Советское правительство: перед тем как вывести основные части, помогите разбить две самые крупные группировки душманов. Иначе всё зря, ведь если они объединятся, то сметут власть в Кабуле.

После успешного ввода помочь правительственным войскам в разгроме двух банд представлялось делом не таким уж и сложным. Советские подразделения вошли в горы и... остались там на девять лет: началась цепная реакция взаимных ударов.

Улетая в Москву в начале февраля один, Гуськов тем не менее вновь пообещал десантникам: «Встречу вас 23 февраля».

Потом не обещал, а просто планировал встретить на 2 августа – День ВДВ, 1 сентября – детей повести в школу, 7 Ноября к параду, на Новый год. Потом уволился в запас, а «десантура» все мерила горные склоны Афгана, не зная своей судьбы. И лишь в сентябре 1981 года, когда заменили комдива (Рябченко ушел в Академию Генерального штаба с орденом Ленина), прибывший на его смену генерал-майор Слюсарь Альберт Евдокимович (впоследствии Герой Советского Союза, генерал-лейтенант, начальник Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища) потребовал карту схему расположения городка. Сутки изучал её, сверял с местностью, а потом, отменив все боевые операция, засады и рейды, объявил десятидневку строительства дорог и обустройства лагеря. Стало ясно – Афган надолго.

Хотя, знай мир все подводные течения в афганской ситуации, это можно было сказать и раньше.

А именно: в связи с вводом войск в Афганистан нашлось немало стран, которые, закричав «держите вора», на самом деле начали спешно греть руки на советско-афганском костре, поставив главной задачей не выпустить СССР из ДРА. Соединённые Штаты первыми выделили 30 миллиардов долларов для закупки оружия моджахедам. «Извозчика» для его переправки долго искать тоже не пришлось – предложил свои услуги Пакистан с его 1400 мильной границей с Афганистаном. Тут же были определены так называемые «Особые правила» во взаимодействии тех, кому была выгодна война:

1. Страны, поставляющие оружие, делают это тайно, избегая публичности.

2. Осуществление контроля за дозированным распределением этого оружия возлагается на Пакистан. Дозировка оружия необходима для более долгой войны. То же самое распространяется и на финансовые средства.

3. Оружие, поставляемое афганским мятежникам, должно быть советского производства. Это должно показать миру, что мятежники действуют успешно и сами добывают себе оружие.

4. Оружие прибывает в Пакистан под видом обычного груза на самолётах, опознавательные знаки которых постоянно меняются.

Удачно распределились и выгоды. Пакистан за услуги «извозчика» получал долгосрочные кредиты на сумму 3 миллиарда долларов. Саудовская Аравия взяла на себя рола банкира с неизбежными процентами. Израиль, Египет и Китай поставляли оружие советского производства. Кроме того, Анвару Садату после сделки в Кэмп-Дэвиде важно было показать себя защитником ислама, в то же время угодить США и выгодно продать советское оружие, которое до этого почти за бесценок Египет приобрёл в СССР. Израиль вообще влезал на коня: чем больше мусульман убивало друг друга, тем сильнее становилось сионистское образование в середине арабского мира. К тому же СССР переносил центр своего внимания из региона интересов Израиля в Афганистан.

Не оставались внакладе и США, давшие деньги на раскрутку этой пружины. В администрации Рейгана выработалось три подхода к событиям в Афганистане.

1. «Вьетнам Москвы». Превратить Афганистан в советский Вьетнам. Обескровить СССР путём увеличения издержек его пребывания там и удерживать там его как можно дольше, расстраивая ресурсы, подрывая внутреннюю стабильность СССР и международный престиж.

2. «Боковой эффект». Афганистан должен стать отвлекающим эффектом, главное – не он. Действительный вопрос – отработка баланса между США и СССР в пользу США. Согласно этому пункту жизненно важные интересы США должны сосредоточиться в другом регионе, куда СССР, увязнув в Афганистане, не сможет дотянуться. Чем дольше Советский Союз поведёт войну на афганской земле, тем прочнее утвердятся США в необходимых регионах.

3. «Торговля по кусочкам». США должны торговаться с СССР: мы уменьшаем свою помощь моджахедам, СССР – в Латинской Америке или в том регионе, который выгоден сейчас США. К тому же помощь моджахедам позволяет привлекательно выглядеть на международной арене.

Вот и всё «беспокойство» «друзей» Афганистана. Да только знать бы обо всем этом моджахедам, знать, что даётся им строго дозированное количество оружия с определённым количеством боеприпасов. Знать в конечном итоге, за чьи интересы они идут воевать с винтовкой против танков. Знать, как подло и грубо о них вытирают ноги новые «друзья» . Шурави хоть воевали открыто. Но тем не менее пелись песни, газели:

Нет звания выше моджахеда,
Так было всегда и так будет.
Начинается песнь о газавате –
О священной войне правоверных.
Бог всегда был другом моджахедов.
Когда мы идём в бой,
В панике бегут с поля битвы
Войска трусливых шурави.
Даже мёртвый моджахед не закрывает глаз,
Не опускает их перед врагом.
Тела мёртвых залиты кровью,
Но от неё захлебнутся все русские,
Шурави ходят как нищие бедняки,
Ломятся в каждую деревню.
Да сгинут все они,
Нищие грабители и разбойники.
Я, Али Мухаммад, поэт из Локари,
Я иду в бой вместе с моджахедами.
Они бьют врагов под звуки моих песен.
Смерть проклятым шурави!


Так войну продолжала политика...

Документ (справка отдела Среднего Востока МИД СССР в ЦК КПСС):
8 февраля 1980 года.
При этом направляю материалы с высказываниями А. Банисадра, избранного 25 января с. г. на пост президента Исламской Республики Иран.

21 января, выступая в Исфахане, Банисадр заявил: «Я считаю Афганистан частью Ирана. Советское нападение на Афганистан я рассматриваю как нападение на Иран».


5 января 1980 года. Нью-Йорк.

Зал заседаний Совета Безопасности заполнялся медленно, и Михаил Аверкиевич Харламов, даже не глядя на часы, понял: заседание, как всегда, начнётся с опозданием. Это было первое недоразумение, с которым он столкнулся, приехав работать в Нью-Йорк: переносы, опоздания были в Совете Безопасности делом обычным, словно заседал не высший совет ООН, а профсоюз захудалого колхоза.

А казалось, сегодня уж точно всё начнётся минута в минуту: ООН гудит в связи с вводом ограниченного контингента советских войск в Афганистан, 52 страны - почти треть состава ООН - направили позавчера генеральному секретарю Организации письмо с настоятельной просьбой собрать Совет Безопасности по этому вопросу.

Вчера из Кабула прилетел новый министр иностранных дел Шах Мухаммед Дост и, как говорили в кулуарах, ещё на трапе самолёта выразил свой протест против вмешательства во внутренние дела Афганистана. Тем не менее Курт Вальдхайм заседание Совета назначил, и через несколько минут всё определится. Хотя что - "всё"?

Харламов оглядел зал. Трояновский уже занял своё место и теперь торопливо что-то дописывал в свои листочки. Он записался выступать первым. Москва порекомендовала сразу идти в бой, категорически настаивая на отмене повестки дня. События в Афганистане - дело двух стран, между которыми заключён Договор о взаимопомощи, в том числе в военной области, и которые свои обязательства выполнили. И больше это никого не касается.

Касается. Ещё как касается. Вот занял своё место Макгенри, представитель США. По алфавиту в наименовании стран он и Трояновский сидят рядом, и однажды, когда в зал заседаний каким-то образом - ещё одно удивление для Харламова - проникли американские молодчики одной из антисоветских группировок и вылили на Макгенри банку красной краски, видимо, считая, что чёрный представитель Соединённых Штатов "покраснел" и проводит недостаточно жёсткую политику в отношении социалистических стран, алые брызги в тот раз попали и на костюм Трояновского. Ещё тогда подумалось: господи, как же близко мы все находимся друг от друга. Да только ошиблись молодчики: не думал "краснеть" Макгенри и, вероятнее всего, сегодня докажет это.

Хотя, судя по письму, Соединённые Штаты очень желали бы, чтобы главными действующими лицами в этой истории стали развивающиеся страны. Вперёд будут выставляться они, и это уже политика. Американцы никогда не забывают о политике, вернее, они всегда сначала думают о ней. Чего не скажешь, к сожалению, о наших. Войска в Афганистане уже десять дней, а кроме бесконечных ссылок на 51-ю статью и просьбы добиваться отмены повестки дня Москва порекомендовать ничего не может. Да что рекомендации, дали хотя бы просто информацию, а здесь сами бы уж разобрались, о чём и как говорить. Неужели за Родину болеют только в Москве?

Гул постепенно начал затихать - занял своё центральное место председатель Жак Лепретт. Это первое заседание под его началом, значит, начнёт с новогодних поздравлений. Основная часть выступлений тоже пройдёт в реверансах - сначала Чэнь Чу за прекрасное руководство Советом в декабре, затем Лепретту - уже в качестве аванса. Без этих любезностей не обходится ни одно заседание, приходящееся на начало месяца. А может, так и надо, ведь решение любого вопроса как раз и начинается с уважения - то ли позиции, то ли человека, её занимающую, то ли просто страны.

Наконец Жак Лепретт начал поздравлять присутствующих с новым, 1980 годом. Объявил повестку дня - письмо 52 стран. Долго перечислял их. Первые - Австралия, Багамские Острова, Бангладеш, Бахрейн... Но это первые опять же по алфавиту, за него всегда очень удобно прятаться. Центральные фигуры здесь - США, Китай и Великобритания. Трояновский в своём первом слове должен отметить это сразу же, чтобы не оставалось никаких иллюзий, что советская делегация ничего не ведает и не смыслит в дипломатических вариациях на тему Афганистана. Выступление Олега Александровича планируется где-то минут на десять, он должен налегать на сознательность и самостоятельность государств в решении вопросов, касающихся только двух стран. Следом обещал выступить Флорин и от имени ГДР тоже потребовать снять с повестки дня данный вопрос...

- И какова позиция в нашей партии? - Трояновский, разложив вчера вечером аргументы своего доклада с учётом мнения Флорина, пристально посмотрел на своего заместителя. Он явно намекал на то, что в своё время Харламов возглавлял Шахматную федерацию СССР, имел первый разряд, а сложившаяся ситуация как раз и требовала просчитать ходы ещё в дебюте. В конце концов, Трояновскому нужна была просто поддержка, хотя бы моральная: было ясно, что ему предстоит практически одному отстаивать интересы в сеансе одновременной игры с пятидесятью двумя соперниками.

- Надо исходить из того, что повестка дня всё же будет утверждена, - "сделал" несколько ходов вперёд Харламов. - На мой взгляд, после её утверждения вам надо будет выступить где-то в середине дискуссии - пусть сначала западники изольют свою желчь. После вас, видимо, может выступить Дост - это получилось бы хорошей связкой. Судьба партии решается главным ходом, а не в эндшпиле, - перешёл и он на язык шахмат.

Они до полуночи колдовали над текстами, пытались предугадать мнения пока ещё не выступивших противников, подсчитывали голоса. И убеждались вновь и вновь: да, нужно атаковать, лучший вид обороны - это наступление.

...Когда слово взял Трояновский, Михаил Аверкиевич, устроив удобнее покалеченную ногу, замер. Олег Александрович поприветствовал Лепретта на посту председателя, тот благодарственно кивнул. Но это прелюдия, все ждут главного. Вот Трояновский положил на стол кулаки, все замерли... Нет, он просто выражает озабоченность, что в результате закулисных манёвров США до сих пор не принята в Совет Безопасности Куба - как представитель от латиноамериканских стран. Макгенри усмехнулся, он понимает, что это только пристрелка, но всё равно ему неприятно: для битья выставлялись вроде бы другие.

- Делегация Советского Союза решительно возражает против рассмотрения в Совете Безопасности так называемого вопроса о положении в Афганистане, как это предлагается в письме от 3 января сего года представителями США, Соединённого Королевства, Китая и поддерживающих их стран, - перешёл наконец к главному Олег Александрович.

Сказал затем о неоднократном обращении афганского руководства оказать помощь, о засылке банд на территорию республики. Интонацией выделил - как всё же умело надо пользоваться интонацией, что рассмотрение сегодняшнего вопроса отвечает на руку тех кругов, которые как раз и осуществляют вооружённое вмешательство во внутренние дела Афганистана.

- Советская делегация призывает членов Совета Безопансости проявить благоразумие и осмотрительность с тем, чтобы не допустить использование Совета Безопасности в неблаговидных целях.

По минуте, не больше выступили представители Бангладеш и Норвегии - настаивали на обсуждении вопроса. "Пока психологический перевес в нашу пользу", - "вёл" партию Харламов. И тут же подобрался: слово предоставили Чэнь Чу.

- Массовое вторжение Советского Союза в Афганистан является неприкрытым актом агрессии. Китайская делегация решительно отвергает абсурдное заявление советского представителя и считает, что Совет Безопасности должен устранить замешательство, вызванное выступлением советского представителя.

Ага, замешательство, значит, есть. Если его почувствовал один из самых яростных противников, значит, у остальных более благоприятное чувство. Идём дальше.

Жак Лепретт, словно послушавшись Михаила Аверкиевича, оглядел членов Совета, приглашая к продолжению разговора. Однако больше желающих выступить не оказалось. Инициатива переходила к председательствующему - как-то он ею воспользуется?

Начал витиевато про предварительные консультации, сопоставление точек зрения. Значит, повестка дня будет принята и утверждена. Да, так и есть - принимается. А что это за список? Ого, ещё сразу четырнадцать стран просят принять участие в прениях. Итого - двадцать восемь государств, включая Афганистан. Дост и Сахак входят в зал по отдельности, садятся на свободные места. Бисмеллах пока никак не выразил своего отношения к происходящим событиям, но чувствуется, что он подавлен и растерян. Будет ли Дост менять его здесь? И как выступит сам? Его выступления ждут, оно многое будет значить. Даже Трояновскому, видимо, не стоит спешить: надо, чтобы сами афганцы стали выразителями воли своего государства, надо дать всем понять, что они в первую очередь заинтересованы в присутствии наших войск. От того, насколько им это удастся, во многом будет зависеть позиция других делегаций. Кто же первым начнёт разговор?

Наконец начались прения по повестке дня. Слово взял Янго, представитель Филиппин. "Как будто больше всех озабочен вводом войск", - не смог сдержать усмешки Харламов. Да, события сегодняшнего дня будут развиваться, скорее всего, как раз вопреки логике. Тяжёлая артиллерия вступит в бой в самый критический момент.

Всё верно. Филиппинец не осуждал и не поддерживал ввод войск - он потребовал фактов и обстоятельств всех событий, которые произошли в Афганистане. "Эх, дорогой, нам бы самим эти факты", - забыв, что мгновением назад он иронизировал над Янго, теперь почти дружелюбно посмотрел на выступавшего Харламов. Вновь возникло ощущение шахматной игры: партия играется с закрытыми глазами да ещё в зачёт кому-то неизвестному.

Следующее слово - Пакистану. Сейчас, конечно, будут слёзы. Сладкие слёзы - от переизбытка лжи и лицемерия.

- Народ и правительство Пакистана испытывают чувства братства к народу Афганистана...

Господи, говори это кому-нибудь другому. Ах-ах, отношение Пакистана к соседу не изменилось даже со сменой правительства? А засылка банд? Обвинения в снабжении афганских беженцев оружием не обоснованы? Скорее наоборот? В чём же? А-а, приток беженцев создал тяжёлое бремя для и без того скудных ресурсов страны. Хорошо, что хоть цифру назвал: на 1 января 1980 года в Пакистане находится 387 тысяч 575 беженцев. Хоть какая-то польза от выступления.

Слово - Досту. Пока тот шёл к свободному крайнему месту за "подковой", Харламов неотрывно смотрел на Бисмеллаха. Сахак, опустив голову, обхватив её руками, сидел, чуть раскачиваясь. Да, положению афганского посла не позавидуешь. Американцы конечно же будут давить на него, уговаривать, чтобы он действовал от имени правительства Амина. С Кампучией им это удалось. Поддастся ли Сахак? Совсем недавно они вдвоём вспоминали Джелалабад: Харламов дважды был в Афганистане, и во время последней поездки в южные привинции посадил в Дежлалабаде на берегу арыка два эвкалипта. Потом спрашивал у бывавших там - эвкалипты не только принялись, но вокруг них посадили новые деревья, и теперь можно говорить, что на берегу арыка растёт целая эвкалиптовая роща. Сахак обещал в очередной отпуск сфотографировать её. Обещал...

Дост начал свою речь негромко, но без растерянности, словно всю жизнь был министром и только и делал, что выступал в ООН.

- В период правления Амина некоторые западные страны выражали озабоченность по поводу убийств и массовых репрессий ни в чём не повинных афганцев. Сегодня, когда этот диктатор не избежал своей судьбы, они проливают по нему слёзы. Это - явно двуличная позиция.

Ну что ж, позиция Афганистана тоже окончательно стала для всех ясна, друзья и враги тоже определились. Разведка боем закончилась. Впрочем и первое заседание тоже.

Во время обеденного перерыва Олег Александрович подошёл к Харламову:

- Может, вам лучше быть на рабочем месте?

И стало ясно, что всё это время Трояновский надеялся получить хоть какую-то дополнительную информацию по Афганистану. Неужели Москва не понимает, как важно сейчас выстоять? Или она надеется на право вето? Так это легче всего. Кто-то очень дальновидно продумал это право. Впрочем, почему кто-то? Пять великих держав - США, Китай, Великобритания, Франция и Советский Союз, формулируя Устав ООН, оставили за собой два главных права: постоянное представительство в высшем органе Организации - Совете Безопасности. И второе право - отклонять любой проект решения вне зависимости от результатов голосования. Хоть один против четырнадцати. Правда, кроме Совета Безопасности, есть ещё Генеральная Ассамблея, в участии которой принимают все члены ООН, а не пятнадцать, как в Совете. Но если решения Совета Безопасности обязательны к выполнению любой страной, то это же самое решение, принятое Генассамблеей, имеет лишь рекомендательные функции. Пожелания, и не более того.

- Я позвоню, Олег Александрович. Если что-то есть дополнительно, я тут же сообщу, - согласился Харламов.

Через два часа, когда зал начал заполняться после перерыва, Харламов с порога покачал головой на вопросительный взгляд Трояновского: ничего нового.

Трояновскому - снова первому - предоставили слово.

- Мы, - начал Олег Александрович, - против обсуждения. Но раз оно идёт, считаем необходимым использовать его для того, чтобы разоблачить подлинные замыслы инициаторов созыва сегодняшнего заседания.

Посол пошёл в глубину вопроса. Пересказывать ход событий в Афганистане, который стал известен из выступления того же пакистанца, - это заведомо проигрывать в информационной насыщенности и давать повод для всё новых и новых вопросов, требующих конкретных объяснений. Трояновский же пошёл на параллели: когда африканцы сражаются за свою независимость, когда палестинцы воюют против Израиля на оккупированных им землях, то США и их союзники не выбирают слов, заявляя о недопустимости применения силы. Когда же банды мятежников поднимают восстания против своих правительств, то их тут же берут под защиту.

- Мы думаем, что империалистические силы, убедившись в необратимости процессов в Афганистане, оставят его в покое, будут считаться с реальностями, - продолжал Трояновский.

Вообще-то, несмотря на кажущуюся лояльность, мягкость советского посла, здесь уже многие испытали на себе его точные, жёсткие эмоциональные удары. Олег Александрович в лучших традициях дипломатии мог после витиеватых фраз вдруг взорваться, компенсируя недостаток информации именно эмоциональностью, умением заглянуть в такие уголки вопроса, о которых никто и не догадывался. Он и сейчас, собственно, намекал, что, предоставь возможность тем же Штатам войти в Афганистан, они бы сделали это не моргнув глазом. И никого бы не предупреждали, а тем более слушали советы. А мы вот обсуждаем, делимся впечатлениями...

- СССР не намеревался и не намерен вмешиваться в вопросы, касающиеся государственного и общественного обустройства Афганистана. Советская помощь Афганистану не направлена ни на одну из соседних стран. СССР подчёркивает, что желает поддерживать с ними нормальные дружеские отношения.

И затем вновь - о концентрации американского флота в Персидском заливе, о лицемерии Пекина, последние два десятилетия постоянно прибегающего к военным авантюрам против соседних стран.

- Нельзя не обратить внимания ещё на одно обстоятельство, - Трояновский сделал короткую паузу, привлекая внимание. - В числе стран, которые поддержали США в их попытках раздуть вопрос, оказалось 17 государств, на территории которых находятся американские войска. Позволительно спросить: почему правительства этих стран рассматривают это положение как нормальное? Когда же другое государство, в данном случае Афганистан, приглашает к себе на помощь войска дружественной ему страны, то они считают это противозаконным и видят в этом угрозу международному миру. Нам кажется, что там развивающимся странам, которые оказались втянутыми в нынешнюю кампанию по так называемому "афганскому вопросу", не мешало бы призадуматься, кому на руку они играют.

Трояновский кивнул, благодаря слушателей. Харламов не успел почувствовать реакции зала - руку мгновенно поднял китайский представитель. Сегодня в его адрес раздалось множество пусть и дежурных, но благодарностей за мудрое руководство Советом Безопасности в декабре месяце, психологически он сейчас в выгодном положении: раз я мудр, то слушайте, что скажу.

Михаил Аверкиевич попытался было записывать за Чэнь Чу, но вскоре стал помечать только эпитеты, которыми изобиловала речь китайца. И чего здесь только не было - и "бессмысленная и безрассудная политика СССР", и "массированное вопиющиее вооружённое вторжение", и "отвратительная советская агрессия", "неистовая агрессия", "наглая провокация против народов всего мира", и что "Советские Вооружённые Силы продолжают прибывать в Афганистан нескончаемым потоком, вопиющим образом грабя, жестоко подавляя афганское население".

- Советский Союз помимо наращивания передовых военных сил в Европе ускорил продвижение на юг, в попытке выйти к Индийскому океану, осуществить контроль над морскими путями транспортировки нефти, захватить нефтепроизводящие районы, выйти во фланг Европы, поставить под непосредственную угрозу Южную Азию и тем самым господствовать в мире, - закончил на высокой ноте Чэнь Чу.

Кажется, улыбнулись все присутствующие, даже Макгенри, - операцию по захвату мирового господства Советским Союзом китаец разработал блестяще. "Надо бы передать это в Генеральный штаб", - не стал скрывать усмешки и Харламов. Это хорошо, что Чэнь Чу выступил. Что так выступил. "Мудрого" вице-председателя всерьёз никто не воспринял, несмотря на всю цветистость речи. О-о! А он ещё и не закончил, только перевёл дух. Что ещё?

- СССР, по сути дела, является самым злобным врагом и "третьего мира", и всех народов!

Браво. Ещё что-нибудь в этом духе.

- СССР показал себя как самый большой агрессор и гегемонист нашего времени, - добавил посол, словно услышав просьбу Харламова.

Молодец! Умница, Чэнь Чу! Только неужели так сильна злоба на Советский Союз, что уже не видит, как наступает обратный эффект от выступления? А Трояновский, кстати, как-то говорил, что всю жизнь мечтал поработать в Китае, что влюблён в эту страну, её традиции, культуру. Вот, работайте, Олег Александрович, всё в ваших руках.

Остальные выступления этого дня ничего нового не принесли, они только раздвигали два берега, две позиции. Болгары и поляки вполне аргументированно показали, что обсуждение афганского вопроса юридически необоснованно, политически неправильно и непродуктивно по сути. Захлёбывались в гневе Колумбия, Кампучия, Саудовская Аравия и Новая Зеландия. Очень сдержанно, на удивление, корректно выступили сэр Антони Парсонс и Эральп - Великобритания и Турция однозначно намекнули, что не желали бы терять дружественных связей с Советским Союзом.

- Ну, что скажете? - возвращаясь вечером в машине в резиденцию, спросил Трояновский. Он выглядел усталым. Да что выглядел - так оно и было на самом деле. Руки его недвижимо лежали на коленях, плечи были опущены, он не поворачивал головы и не реагировал на проносящиеся мимо машины.

- Думаю, ничего страшного. По крайней мере, партия не проиграна, - искренне поделился впечатлениями Харламов.

- Но и не выиграна. Надо подготовиться к завтрашнему дню. Займитесь-ка, пожалуйста, своим вторым любимым делом - просмотрите подшивки газет за последние года два: что писали об Афганистане, как писали. Надо их подловить на их же высказываниях.

...Но ни на следующий, ни на третий день обсуждения афганского вопроса больше того, что уже знала советская делегация из различных источников, Москва не сообщила. Спасибо Макгенри - он разложил по часам ввод войск и хоть что-то прояснилось. Значит, ЦРУ не дремало. Что же наши?

7 января Совет Безопасности принял решение голосовать по повестке дня. Трояновский в последний раз подчеркнул, что 51-я статья Устава не даёт права государствам на индивидуальную или коллективную самооборону. Она лишь подтверждает это право. При голосовании он и Флорин подняли руки против принятия резолюции, осуждающей ввод войск и требующей немедленного вывода ограничения контингентов с территории ДРА.

Однако ни Трояновский, ни Харламов не сомневались, что афганский вопрос на этом не будет закрыт. То, что его вынесут на рассмотрение Генеральной Ассамблеи, - было ясно как божий день. И единственное, чего приходилось ждать, - это даты обсуждения.

Но прошло 7 января, заканчивалось восьмое число, а сообщений о заседании Генассамблеи всё не поступало. Трояновский, не выдержав, подошёл к канадцу, спросил вроде бы шуткой:

- Что-то вы задерживаетесь. Пора вроде бы... - Олег Александрович не смог подобрать слова - то ли в атаку, то ли на растерзание, но господин Бартон понял. Дотронулся до плеча.

- Может, анекдот? Собрались на совет мыши, стали думать, отчего им так плохо, неспокойно живётся. И пришли к выводу, что все их беды - от кота. Постановили: кота надо вязать. Но вот кому вязать - все боятся. - Господин Бартон посмотрел на советского посла и, убедившись, что Трояновский прекрасно понял его английскую речь, отошёл.

"Значит, ищут смелых. Кого же найдут?" - Олег Александрович стал пристальнее всматриваться в лица встречавшихся послов. В знак приветствия все кивали головой, здоровались, никто не переходил в другой конец коридора, не отводил взгляда. Значит, пока никто не соглашается выступить инициатором созыва Генеральной Ассамблеи. Может, и не соберут? Нет-нет, этим себя тешить на стоит.

И 9 января в 19.30 Жак Лепретт созвал совещание Совета.

- Я хочу представить документ, в котором содержится текст проекта резолюции, представленной Мексикой и Филиппинами.

Значит, Мексика и Филиппины. Нашлись, которые не боятся кота. Или, скорее всего, которых заставили идти вязать кота.

- Делегация моей страны весьма сожалеет о том, что она выступила с этой инициативой, - первое, что сделал, - это покаялся представитель Филиппин.

Что Мексика?

- Мы опасаемся движения вспять, поэтому просим созвать срочную специальную сессию для рассмотрения вопроса об Афганистане.

Не густо. Впрочем, все уже выговорились за три дня. Но последнее слово Трояновский всё же решил оставить за собой.

- Как известно, правительство ДРА заявило свой решительный протест против какого-либо рассмотрения в ООН этой мелочной американо-китайской кляузы и требует покончить с этим недопустимым вмешательством во внутренние дела Афганистана, - Олег Александрович, забыв, что накануне он сам опасался за несдержанность вьетнамца, сказал это резко, с вызовом.

- Голосуем. - Жак Лепретт выдержал некоторую паузу после Трояновского и вернулся к роли председателя. - Кто за то, чтобы передать вопрос по Афганистану на рассмотрение Генеральной Ассамблеи ООН?

Здесь право вето уже не действовало, и процедура голосования повторилась: СССР и ГДР против. Правда, воздержалась Замбия.

- И то хлеб, - вдруг вспомнил Михаил Аверкиевич русскую присказку, когда разбирали с Трояновским и этот прошедший день.

А наутро, перед началом Генеральной Ассамблеи, к нему подошёл Сахак.

- Мне предложили освободить квартиру, - отводя взгляд, словно это он был виноват в том, что не может противостоять закулисной игре США, сообщил Бисмеллах. Значит, молчание афганца не устроило американцев. Травля началась - она всегда начинается с выселения из квартиры, и не надо сто лет жить в Америке, чтобы понять, кто здесь выиграет, а кто проиграет. - Я хотел бы попросить: пусть Москва даст разрешение приехать мне с семьёй в СССР. Я хочу там пережить всё... это.

Посол никак не назвал ввод войск в свою страну, он никак не прокомментировал события, которые происходят на его родине. Или не хочет обидеть, или до конца так и не определился в своём отношении к ним. Да и кто определился? Если честно, то всё, что происходит в ООН, - это не забота о народе Афганистана, именем которого прикрываются все выступающие, это продолжение той политики, которая проводится странами, это в конечном итоге сведение счетов и проталкивание своих интересов. "Когда дерутся слоны, гибнет трава..."

- Хорошо, я сегодня же передам вашу просьбу.

Через два дня - небывало короткий срок для Москвы - пришло разрешение Бисмеллаху Сахаку приехать с семьёй в СССР. Харламов, боясь провокаций, проводил афганского посла до самолёта. Обнялись. И Михаил Аверкиевич вдруг увидел на глазах у Сахака слёзы. И понял, что тот прощается не с работой, не с Нью-Йорком. Он прощался с чем-то большим. Он вступал в новую, неведомую ему жизнь и чётко знал, что граница этого проходит по этому аэродрому и в эту минуту...

     Из Главы 25 романа "Операцию «Шторм» начать раньше..."

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ: Семья Сахака поселилась в Воронеже, а приехавший на место Бисмеллаха в ООН Фарак переметнулся к американцам уже через полтора месяца. Харламов, через год тоже вернувшийся в Союз, некоторое время поработал в Госкомиздате. Выйдя на пенсию, серьёзно взялся за дневники. Но однажды, когда лежал на обследовании в больнице, они исчезли из его тумбочки. Взялся было за их восстановление, но смерть прервала работу...

Олег Александрович Трояновский получил-таки назначение в Китай. При его непосредственном участии готовились поездка М. С. Горбачёва в КНР и ответный визит в Москву Ли Пэна – железный занавес между двумя великими странами был раздвинут. Вскоре после этих визитов фамилия Олега Александровича промелькнёт в списках награжденных орденом Трудового Красного Знамени.

Вопрос по Афганистану поднимался практически на каждой сессии Генеральной Ассамблеи – вплоть до вывода наших войск. Число противников ввода постоянно колебалось, но ниже ста никогда не опускалось. И хотя Трояновский в свой приезд в Москву летом 1980 года скажет Громыко, что мы проиграли Афганистан в первую очередь пропагандистски, министр иностранных дел не согласится с этим утверждением и заявит, что Москва всё делала правильно.

А. Н. Шевченко, до побега три года работавший на ЦРУ, всё же напишет книгу «Разрыв с Москвой», потом выступит в советской прессе: «Я не хочу, чтобы меня считали иудой». Своё предательство станет оправдывать тем, что таким образом якобы боролся с «тоталитарным режимом» в СССР: мол, после его побега А. А. Громыко, В. В. Кузнецов и другие высокопоставленные лица в советском руководстве будут сняты со своих постов, наступит политический кризис и... к власти придет демократия. В период перестройки таких радетелей за народ отыщется немало. Сам же «борец за демократию» устроится в конце концов преподавать курс внешней политики СССР в Гарвардском университете.

Да, а в Джелалабаде, рядом с рощей, начало которой положили саженцы Харламова, восемь лет располагалась наша десантно-штурмовая бригада, та, которая была сформирована на базе «мусульманского» батальона. Однако во время одного из обстрелов лагеря снаряды «духов» попадут в два самых старых и высоких эвкалипта. Пострадает много других деревьев, и станет ясно, что рощу придётся сажать заново...

     Окончание Главы 25 романа "Операцию «Шторм» начать раньше..."

Лето 1980 года. ДРА. Район Ханнешин.

Автобус протиснулся по узеньким улочкам провинциального центра, обдал пылью висящие около дуканов, облепленные мухами тушки баранов, миновал дровяной базар и вырвался к горячащему ветерку простора.

Сумки с фруктами можно теперь было не держать, и Лена, оставив на коленях лишь пакет с деньгами, стала смотреть в запылённое окно. Рядом с автобусом неслись, дальше бежали, ещё далее плелись и вдалеке совсем замирали плантации верблюжьей колючки. Ближе к городу их пыльные жёлтые шары собирали дети, сгоняя их в большие копны. По горизонту в полуденном мареве колыхалось пятно кочевой отары.

Ещё вчера, да что вчера – сегодня утром, всё это просто лишний раз напомнило бы Лене о доме, родив смертную тоску и тысячное проклятье судьбе за такую долю, но сегодня... Сегодня у неё в сумочке лежит адрес Бориса. Его полевая почта – пять цифр и буква «Ж» после них. Интересно, почему «Ж»? Напоминала ли она Боре её фамилию? А может, эту букву он взял себе сам? Он же командир, ему, наверное, можно это делать. Вот было бы здорово, если это так!

Лена открыла сумочку, вытащила сложенный вчетверо тетрадный листок. Полюбовалась корявым почерком партийного советника, который наконец-то достал для неё этот адрес. А уж она правдами неправдами, но добилась у начальника партии съездить за листком в провинциальный центр.

– Хорошо, езжай, только я тебя не посылал.

– Пал Палыч, миленький, не волнуйтесь, я же с Махмудом, а он лучший водитель в округе. А я и деньги постараюсь получить на бригаду, неделя какая-то осталась. Просто... просто меня новости там хорошие ждут.

Новость воистину прекрасна. Теперь если все удачно сложится, то в следующем месяце она выберется в Кабул, а там, зная полевую почту, она...

Автобус вдруг так резко затормозил, что Лену подбросило с места. Теряя листок, ухватилась за сиденье впереди. Наскочившая сзади пыль окутала автобус, и Лена на ощупь начала отыскивать бумажку: не дай Бог унесёт, закрутит, а она помнит из полевой почты только букву «Ж». Надо выучить, обязательно выучить, там пятёрка была, даже нет, две. Кажется, еще тройка.

Адрес оказался под ногой, Лена с облегчением выпрямилась и тут же увидела над собой царандоевца. Вернее, увидела вначале его усмешку, потом услышала за занавеской водителя крик Махмуда и ужаснулась страшной догадке. Словно подтверждая её, вошедший в автобус царандоевец потянулся к сумочке с деньгами. Лена задвинулась в угол сиденья, но длинные узловатые пальцы с широким перстнем дотянулись, замерли перед самым лицом. И Лена, словно под гипнозом, разжала пальцы, сама протянула деньги. В дверях автобуса показалось еще несколько афганцев, уже без формы. Они втащили, бросили на пол автобуса окровавленного водителя и, улыбаясь Лене, расселись на сиденьях. Автобус плавно, умело тронулся, и Лена подалась к двери: высадите меня. Однако перед лицом вновь возник перстень, она успела даже различить на нем гравировку какого то цветка. Отпрянула: цветок каким-то образом – цветочная поляна! – напомнил о Борисе, и Лена спрятала за спину листок, словно в адресе было теперь её единственное спасение.

...Капитан Ледогоров в это время подшивал подворотничок.

– Товарищ капитан, – заглянул, придерживая панаму, в палатку дневальный. – Вас срочно к командиру полка.

– Кого ещё? – успел остановить Борис солдата. По фамилиям других офицеров можно было хоть предположить, ради чего командиру потребовался сапёрный ротный.

– У него сидят начальник разведки дивизии и авианаводчик. Из наших – вас и комбата-два, – выдал необходимую информацию дневальный и исчез.

Значит, в горы. А если уже прибыл и авианаводчик, то – прямо сейчас. Комбат-2 считается самым опытным и толковым – выходит, дело сложное, если дёрнули его. Расклад не в пользу свежих подворотничков.

Борис двумя широкими стежками прихватил оставшуюся полоску материи, дотянулся до кровати, на которой, укрывшись марлей от мух, спал Сергей Буланов.

– Серёга, подъём.

– Уже не сплю, – отозвался тот из белого кокона. Потянулся, распугивая мух и комкая марлю.

– Готовь на всякий случай людей.

– Есть.

В чём повезло в последнее время Ледогорову – прямым ходом после училища к нему в роту прибыл лейтенантом Сергей Буланов. От того курсантика, с которым когда-то искал мины под Суземкой, осталась только что исполнительность, но это был далеко не худший вариант.

– Еле пробился сюда, – смущённо опуская глаза, словно был в чем-то не прав, сказал в первый вечер Сергей. – Почти весь курс написал рапорта в Афганистан, так что пришлось заканчивать училище с красным дипломом, чтобы иметь право выбора.

– Значит, рвутся сюда? – с удовлетворением переспросил Борис. На его взгляд, ввод войск в ДРА имел какие-то недомолвки, чувствовалась не вся праведность этого решения, но хотелось надеяться, что эти сомнения – только его личное недопонимание ситуации, что где-то кто-то знает больше и наверняка просчитал всё. И если офицеры рвутся в Афганистан, значит, это он сам не до конца во всем разобрался. И это было хорошо, это снимало моральную ответственность за его пребывание на афганской земле, позволяя заниматься только выполнением боевых задач да заботой о своих подчинённых.

Сергей же за месяц службы в Афгане превратился из курсанта в офицера, заодно отравившись и водой из под крана. Но главное – солдаты уже не боялись выходить с ним на задания. Что ж, Афганистан обтирал людей быстро, недаром правительство положило здесь военным день за три.

В прогнозе «на боевые» Борис не ошибся: «духи» захватили автобус, в котором ехала кассирша геологов. Капитан про себя даже выругался: идиоты, неужели не понимают, где находятся, разъезжают, как на курорте. А теперь из-за их разгильдяйства или прихотей подставляй под пули солдат. Кому война, а кому и мать родная...

– Район уже блокируется сухопутчиками, вы – на усиление, – подвёл черту под заданием командир полка. – Через двадцать минут доложить о готовности к рейду.

– Ты что такой счастливый, будто под дождь попал? – на ходу сбрасывая куртку, поинтересовался Борис у кружившего по палатке лейтенанта. Тот остановился напротив, сжал кулаки, потряс ими в воздухе:

– Сын! Сын у меня родился, командир! – Буланов для подтверждения схватил лежавшее на столике письмо. – Вот. Сын. Настоящий. Три двести.

– Ну, это Улыба молодец. А ты то тут при чём? – подтрунил Ледогоров.

– Как?.. Да ну вас. Сын! Теперь раз увидеть – и помереть не страшно.

– Не болтай ерунды перед операцией, – оборвал на этот раз серьёзно Ледогоров. – Поздравляю, но отметим это дело потом. Через пятнадцать минут начало движения.

– Командир, хоть на сутки, хоть на час, хоть одним глазком можно будет потом как нибудь?..

– Тринадцать минут, – ещё жестче перебил Борис, влезая в маскхалат. Подумал о почтальоне: если через голову ему не доходит, когда приносить и раздавать почту, придётся вдолбить через руки, ноги и чистку туалета.

Сергей обидчиво замер около своего угла, медленно полез под кровать доставать амуницию. Борис старался не обращать на него внимания. У только что прибывших в Афганистан только тело здесь, а душа всё ещё в Союзе. Они и по горам ходят, озираясь, как в музее. Ещё ни слух их, ни зрение, ни повадки не выработали той боевой настороженности, которую кто-то называет шестым чувством на войне. Машинальности, автоматизма ещё нет в движениях, естественности, когда не надо думать, что делать в той или иной ситуации, – само сработает. А когда ко всему этому, ещё не существующему, всякие радости горести приплюсовываются, то выход на боевые – это уже не война, а чистейшая подстава под первую пулю.

– Строй роту и докладывай, – поторопил Ледогоров лейтенанта.

Тот, ничего не ответив и не посмотрев в сторону командира, вышел, проволочив по дощатому полу за лямки бронежилет и рюкзак.

Первый же отличительный признак сапёра – это протертые на коленях брюки да иссечённые галькой, задубевшие, с обломанными ногтями пальцы. Мина – она и впрямь ласку любит, да чтоб на коленочках перед ней, да осторожно пальчиками. На миноискатель здесь особой надежды не было: горы афганские словно состояли из чистейшего железа и заставляли прибор работать постоянно. Поговаривали, что вот вот должны будут прислать овчарок, вынюхивающих тол, но всё равно это дело новое, не проверенное, а значит, и ненадёжное. Поэтому с марта, когда начались первые подрывы на дорогах, пехота готова была повара оставить в лагере, лишь бы взять с собой лишнего сапёра.

Оглядев реденькую, растасканную по нарядам, рейдам, госпиталям роту, Ледогоров для порядка поправил два-три рюкзака и направил навьюченный всякой всячиной свой караван к бронеколонне второго батальона и секущим над собой воздух вертолётам на краю лагеря.

Когда распределились по машинам, когда вертолёты, их небесное прикрытие, пробуя воздух, плавно попрыгали на площадке, а потом, набычившись, закарабкались вверх, когда заревели моторы бронегруппы и сама она стальной ниточкой вытянулась в предгорье, Ледогоров разрешил признаться себе, что разговор про Улыбу напомнил и о Лене. Вспоминалось о ней и раньше, да что вспоминалось – думал написать ей сразу, как только попал в Афганистан. Но вначале нельзя было упоминать место службы, потом отложил до какого-то праздника – вроде будет повод объявиться. Но закрутился, а праздники для военного вообще страшное дело – одно усиление бдительности чего стоит. А дни бежали, и уже вроде надо было оправдываться за долгое молчание. Подумал подумал и решил, что в этой ситуации лучше вообще промолчать, лучше как-нибудь потом, при встрече...

А вот Оксана писала часто, и были уже у них на уровне писем и признания в любви, и намеки на свадьбу. Может быть, всё это уже и свершилось бы, не войди наши войска в ДРА. А так в тартарары в первую очередь полетели все планы, мечты, отпуска. Жизнь сделалась прозаичней и суровей – а какой, собственно, ей быть, если каждый выезд за пределы лагеря мог стать последним? А зачем это Оксане? Она словно почувствовала холодок новых писем – уже без планов о будущем, без намёков, от которых заходилось сердце и загорались щёки. И первой оборвала переписку.

Вот тут-то и стала вспоминаться Лена. Будто ждала своего часа, словно было это её – объявиться рядом, когда придут трудности. И поляна их вспоминалась, и жизнь в палатке, когда стоило только повернуть руку... И решил Борис: в первый же отпуск заедет к ней. Сначала к ней, потом к Оксане. Где останется сердце, там останется и он. А у Сергея с Улыбой уже сын. Молодцы, что тут скажешь...

В Афганистане нет длинных дорог. А вот путь может оказаться долгим. Ниточка десантников то растягивалась, и тогда старший колонны басил по связи: «Убрать гармошку», то надолго застревала у какого-нибудь поворота с полуразрушенным полотном дороги. Но проводники афганцы, с головой закутанные от посторонних глаз одеялами, хоть и подергали изрядно колонну, но всё равно сумели вывести её в намеченное для прочистки ущелье Ханнешин.

– К машинам, – прошла команда, и Борис первым спрыгнул на землю, блаженно размялся. Впрочем, командир разминается не просто ради удовольствия, а чтобы держать потом в руках подчинённых.

– К машине, – разрешил сойти он и своим сапёрам.

Ущелье начиналось узкой дорогой, и Ледогоров вдруг вспомнил эскадрон. Эх, его бы сюда, они бы такие перевалы взяли и в такие щели протиснулись... Возникло грустное лицо Оксаны, и Ледогоров потряс головой, прогоняя видение, – он не Буланов, он знает, где и о чём думать.

Пока пехота распределялась по склонам: один батальон – по хребтам слева, второй – по хребтам справа, остальные – по дну ущелья, Борис инструктировал своих сапёров. Это только в книгах пишут, что первой всегда идет разведка. Ерунда и глупости. Впереди разведки пашут животами землю сапёры.

– Пехота будет лезть на самые гребни, но не поддавайтесь, идите только по краям обрывов, по осыпям – словом, там, где человек не должен ходить. И тащите их за собой. Если попадутся «игрушки», ни в коем случае не обезвреживать, подрывать на месте накладными зарядами. Буланов!

– Я.

– Со своей группой со мной.

– Есть, – недовольно отозвался лейтенант, примерившийся к левому, попавшему в тень склону. Лейтенантам всегда кажется, что они не успеют побывать в настоящем деле. – Остальные – по своим местам.

...Горы, горы, одинаково проклятые и воспетые. И вновь обруганные, и вновь столько же обласканные. Вознесённые выше своих вершин поэтами и низвергнутые до уничижительной пыли путниками. Не терпящие физической немощи и пренебрежения к себе и сами поднимающие дух своих покорителей выше своих вершин.

Вам бы ещё быть мирными...

Разрушенный мост за первым же поворотом увидели все. Хотя и неглубокий, но обрыв разорвал дорогу, а кто то сбросил вниз, на дно, и доски, соединявшие берега.

Комбат вопросительно посмотрел на Ледогорова, тот по-примеривался, рассчитывая возможные варианты, и первым стал спускаться по еле заметной тропинке вниз. Преграда небольшая, были и похлеще, но если преодолевать обрыв по дну, то часа на три батальон застрянет. Надо попробовать вытащить и перебросить доски. Не переход Суворова через Чертов мост, но повозиться тоже придётся. И надо всё делать побыстрее, прочистка местности, как никакая другая операция, требует скорости.

Но у первых же валунов на дне пропасти Ледогоров замер: за ними валялись обглоданные хищниками человеческие кости. Что это, предупреждение им? Кто-то уже не прошёл этот путь?

Справа блеснуло что-то красное, и, присмотревшись, Борис увидел чётки, свернувшиеся змеёй. Поддел их тонкой стальной иглой щупа, однако прогнившие нитки не выдержали, и рубиновые камешки, словно капли крови, упали на землю.

– Чего здесь? – подошёл Буланов.

– Кто его знает? Ладно, давай смотреть доски.

Сергей притащил ближнюю, положил краем на камень, подпрыгнул на ней. Раздался треск.

«Чертов мост отменяется», – понял Ледогоров и махнул глядевшему на него сверху комбату: давай вниз, на халяву не получится, придётся топать ножками.

Попотел, поматерился батальон, но вытащился часа через два на противоположный край обрыва. И только собрались идти дальше, захрипела рация, словно тоже ползла по горам и теперь ей не хватало воздуха. Комбат приложил трубку к уху, покивал головой на сообщение, подтвердил приём.

– Что? – поторопил Ледогоров.

– Всем отбой. Возвращаемся назад.

– Нашли?

– Нашли.

– Жива? – вытягивал сведения Борис, хотя по лицу комбата была ясна другая весть.

Десантник сел на камень, закурил, хотя только что бросил окурок. Подошли неслышно ещё несколько человек, остановились в сторонке: связью на операции интересуются все, связь – это их судьба, по ней приходят команды, которые придётся выполнять.

– Сухопутчики нашли. Судя по всему, её затащили в сарай, видимо, надругались. Каким-то образом она сумела серпом убить охранника, овладела его автоматом и приняла бой против банды...

– Да, жалко, – проговорил Ледогоров, забыв, что ещё недавно, на постановке задачи, клял неизвестную кассиршу почём зря. Что это из за неё сотни людей влезли в чужие, раскалённые горы.

– Жалко, – согласился комбат. – Ну что, назад? – Он оглянулся на пропасть, из которой они только что вылезли.

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ: Однако выход батальона задержит лейтенант Буланов. Вернее, его сообщение, что впереди сапёры обнаружили пещеру. Ох, эти боящиеся опоздать в бой лейтенанты...

– Глянем, – равнодушно отзовётся комбат. – Вроде тогда и не зря топали.

Лейтенант устремится вперёд – вот и он сгодился, но Ледогоров ухватит его за рукав: остынь, пойдёшь после меня. Осторожно осмотрит вход в пещеру, следы тележек, мусор. Медленно тронется в темноту. До этого «духи» ещё не применяли растяжек, и капитан заденет тонкий волосок проволоки...

Когда его откопают и вытащат на свежий воздух, лицо Ледогорова будет залито кровью, а рот забит каменной крошкой. Лейтенант дрожащими пальцами выковыряет землю, даст вздохнуть полной грудью. Но глаз капитан не откроет.

Пещеру потом исследуют советские и афганские геологи, найдут разработки урановой руды. Для афганских специалистов станет ясно, почему западные геологи не рекомендовали тратить время и средства на исследования в этом районе, утверждая, что там практически ничего нет. Политика была превыше всего. И все годы пребывания ограниченного контингента это место будет охраняться советскими подразделениями.

Ледогорова доставят сначала в ташкентский госпиталь, затем в московскую клинику. Там к нему, уже знающему, что он теперь никогда не будет видеть, однажды приедет гостья. Борис услышит осторожные девичьи шаги, ощутит на своей груди руку и улыбнётся:

– Лена...

Рука вздрогнет, и он поймёт, что ошибся. Гражданская жизнь заставит ошибаться многих «афганцев»...

– Это я, Боря. Оксана.

Афганистан будет не только разлучать людей, но и соединять их.

Только через год Борис узнает фамилию кассирши, попавшей к душманам. Привезёт ему эту новость в небольшой узбекский городок, где располагался единственный в Союзе, кавалерийский эскадрон, старший лейтенант Буланов. Борис окаменеет, потом попросит жену дать ему лошадь и уедет на своем Агрессоре далеко в горы...

Был он всего лишь одним из тех многих тысяч, кому выпала судьба попасть в афганские события. Он мало занял места в повествовании, потому что мало занимал его и в политике. А политика в те годы была выше всего. И это тоже примета того времени. Хотя все последующие события в стране показали, что в этом вопросе мало что изменилось, и при новых лидерах. Разве только чаще стали клясться от имени народа...

Этим же летом Петя Филиппок создаст новый поисковый отряд и присвоит ему имя Лены Желтиковой, награждённой согласно выписке из приказа «за самоотверженный труд традиционным орденом „Дружбы народов“ – войну ещё пока скрывали. Останки первых найденных солдат Великой Отечественной отряд похоронит рядом с могилой Саши Вдовина.

– Вот война с войной и встретились, – проговорит на похоронах Соня Грач.

– А где Аннушка? – спросит её Черданцев.

– У грушенки. В эту могилу не верит, не ходит к ней. Ждёт, встречает Сашу там.

Михаил Андреевич и в самом деле увидит Аню у грушенки. Она будет сидеть на подстеленном пиджаке и кормить грудью тряпичную куклу.

– Не буди, Саша только уснул, – шёпотом предупредила Аня и отвернулась.

В тот же вечер майор напишет рапорт на увольнение в запас. На его место пришлют молоденького капитана с двумя жёлтыми нашивками за ранения. Что что, а место сбора ратников и призывников в России никогда не пустовало. К сожалению...

Документ (Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 2 января 1980г.):
Об увеличении численности Вооружённых Сил СССР.

Разрешить Министерству обороны для создания группировки советских войск в Демократической Республике Афганистан увеличить с 1980 года лимит численности на пятьдесят тысяч военнослужащих и две тысячи рабочих и служащих, в том числе 1000 военнослужащих для Комитета государственной безопасности СССР.

Секретарь Центрального Комитета КПСС Л. Брежнев.
Председатель Совета Министров СССР А. Косыгин».

21 мая 1980 года. Москва. Кремль.

Василий Васильевич Кузнецов, первый заместитель Л. И. Брежнева по Президиуму, в этот день вручал в Георгиевском зале награды офицерам из группы «Альфа», особо отличившимся при штурме Дворца Амина и отмеченным 28 апреля особым Указом Президиума Верховного Совета СССР.

Из семи человек, представленных Комитетом госбезопасности к званию Героя Советского Союза, после проволочек, проверок (а были и анонимки о якобы вывезенных «Альфой» драгоценностях) в списке осталось трое: Бояринов Григорий Иванович, 1922 года рождения, Карпухин Виктор Федорович, 1947 года рождения, и Козлов Эвальд Григорьевич, 1938 года рождения. Ордена Ленина выпали Романову, Голову и Полякову.

– Главное, не жмите сильно руку, – в который раз напоминали награждённым, намекая на преклонный возраст Василия Васильевича. – Ну и, конечно, не обнимать, не целовать, не задавать вопросов.

Заинструктировали так, что Карпухин забыл выступить с ответной речью...

Следующие награды «альфовцы» будут уже получать за освобождение заложников, захваты террористов: иногда казалось, что война переползла через Гиндукуш из Афганистана в нашу страну.

Военный корреспондент «Правды» Виктор Верстаков одну из первых своих афганских песен посвятит девятой роте Витебской воздушно-десантной дивизии, вместе с которой «альфовцы» штурмовали Дворец Амина.

Ещё на границе и дальше границы
Стоят в ожидании наши полки.
А там, на подходе к афганской столице,
Девятая рота примкнула штыки.
Девятая рота сдала партбилеты,
Из памяти вычеркнула имена.
Ведь если затянется бой до рассвета,
То не было роты, приснилась она.
Войну мы порой называли «работа»,
А всё же она называлась войной.
Идёт по Кабулу девятая рота,
И нет никого у неё за спиной.
Пускай коротка её бронеколонна,
Последней ходившая в мирном строю, –
Девятая рота сбивает заслоны
В безвестном декабрьском первом бою.
Прости же, девятая рота, отставших,
Такая уж служба, такой был приказ...
Но завтра зачислят на должности павших
В девятую роту кого-то из нас.
Войну мы подчас называем «работа»,
А всё же она остаётся войной.
Идёт по столице девятая рота,
И нет никого у неё за спиной...

Песня попадёт в чёрные списки таможенников и первое время будет отбираться или стираться с магнитофонных кассет, вывозимых из Афганистана в Союз солдатами и офицерами.

Вообще бардовские песни первыми начали говорить правду об афганских событиях. Центральная печать первые два-три года, по стихам того же Верстакова, сообщала, как «мы там пляшем гопака и чиним местный трактор». А допустим, в солдатской газете десантников вначале вообще не разрешали писать, что дивизия находится за пределами СССР и что вообще это десантная газета: на фотографиях заретушёвывались десантные эмблемы, тельняшки, не говоря уже о наградах. Было изменено и само название газеты, все журналисты печатались под псевдонимами, а фамилии офицеров, о которых писалось в Союзе, упоминать теперь запрещалось. Сообщения о геройских поступках звучали примерно так:

«Во время учебного боя рядовой имярек отразил атаку условного противника. За мужество и находчивость солдат награждён медалью „За боевые заслуги“.

Если бой всё-таки расписывался и никуда нельзя было спрятать раненых и погибших, под материалом просто ставилась пометка: «Из боевой истории части».

Только к концу 1981 года разрешили наконец писать, что часть – десантная, потом – что находится в ДРА. Про боевые действия всё равно шло ограничение: в бою участвует не больше батальона, который в свою очередь ввязался в него в целях самообороны или защиты колонн с материальными ценностями.

Вот так понемногу, крохами пробивалась через цензорские ограничения афганская правда. Так что песни бардов и в самом деле были отдушиной для самих ребят «афганцев»:

Я поднимаю тост за друга старого,
С которым вместе шёл через войну.
Земля дымилась, плавилась пожарами,
А мы мечтали слушать тишину.
Я поднимаю тост за друга верного,
Сурового собрата своего.
Я б не вернулся с той войны, наверное,
Когда бы рядом не было его,
Последние патроны, сигареты ли
Мы поровну делили, пополам.
Одною плащ-палаткою согретые,
Мы спали, и Россия снилась нам...
Рассвет встаёт над городом пожарищем,
По улицам трамваями звеня.
Я пью вино за старого товарища,
А был бы жив он – выпил за меня.


10 ноября 1982 года. Заречье.

Словно что то подтолкнуло Викторию Петровну, поднявшуюся в этот день раньше обычного и спустившуюся на кухню, вернуться в спальню. Тяжело ступая – ноги вновь начало ломить к стылости, – поднялась на второй этаж дачи. Торопливо открыла дверь и сразу вскрикнула: муж лежал на спине и, хрипя, силился подтянуть к горлу руки...

На следующий день с утра по радио звучала траурная музыка. В полдень диктор сообщил, что в 15 часов будет передано важное правительственное сообщение. И вновь полилась тихая ровная музыка.

Мало кто сомневался, что это будет известие о смерти Брежнева. Даже несмотря на то что ещё на 7 Ноября все видели его на трибуне Мавзолея, привычно поднимавшего в приветствии руку перед проходившими по Красной площади войсками. Знало близкое окружение, что 10 ноября Леонид Ильич запланировал себе выезд на охоту...

Ждали только, кто станет председателем комиссии по похоронам. Хотя тоже мало кто сомневался, что прозвучит фамилия или Андропова, или Черненко, нового идеолога страны. Идеология, слово партии оставались главенствующими в политике страны, и поэтому справа от Генсека всегда стояли те, кто готовил это слово и кто обеспечивал его выполнение. Суслову, умершему в январе, уже успели соорудить за Мавзолеем бюст, хотя было принято решение хоронить там только генеральных секретарей и участников октябрьских боев. Слово было не только в начале...

Политбюро ко дню смерти своего Генсека выработало свои незыблемые правила: что положено при этом ему, а что не положено.

Впервые после смерти Сталина первые полосы газет были в траурных рамках. Был объявлен и траур по стране – отменялись увеселительные мероприятия, приспускались государственные флаги. Многие люди, как и при смерти Сталина, плакали. Не в таком количестве, конечно, и не так глубоко, но плакали, отдавая должное главному для русских людей итогу правления: при Брежневе не было войны. Об афганской кампании не говорили во всеуслышание, да к тому же это была война не народа, а участие ограниченного контингента войск в гражданской войне на стороне законного правительства. Мы же со времён Испании – да что Испании! – всю жизнь русские помогали кому-то воевать. Так что плакали, но гордились. Только, видно, нельзя плакать так долго, девять лет...

Среди приглашенных на прощание с лидером КПСС и Советского государства плакали Войцех Ярузельский, Фидель Кастро, Густав Гусак. Они, может быть, первыми почувствовали не только потерю друга, «старшего брата», но и смогли заглянуть вперёд, увидеть нарушение стабильности между соцстранами и Западом. С Брежневым уходила целая эпоха, впоследствии названная эпохой застоя. Хотя в истории конечно же застоев не бывает. Тем более в истории такой огромной, в одну шестую часть суши, державы. Но слово про застой было сказано, и под его знаменем ринулись пробуждать, колыхать «уснувшую» страну – рысью, марш броском, «до основанья, а затем» – новые поколения идеологов политиков.

Но это уже другая и, к сожалению, не менее трагическая история нашего государства. Это другие книги, другие герои. А тогда, в год смерти Брежнева, на горных афганских кручах, в ущельях, «зелёнке» разрастались боевые действия моджахедов против правительственных войск, которых поддерживали бесшабашные, выносливые, рвущиеся в первую шеренгу советские солдаты – шурави. И уже подсчитывались потери среди этой первой цепи за 1982 год, да только не значился в этих списках безвозвратных потерь «афганец номер один» – человек с густыми чёрными бровями, любивший быструю езду на автомобилях и старые рубашки, смотревший по вечерам фильмы про войну или альбомы с фотографиями природы, скончавшийся в своей постели холодным ранним утром 10 ноября. Его ружьё, приготовленное с вечера для охоты и двадцать лет не дававшее осечек, на этот раз так и не выстрелило...

<< Глава 26 Назад II


Опубликовано на сайте c разрешения автора книги "Ограниченный контингент",
страница подготовлена В. Лебедевым, ноябрь 2014 г.

Боевой путь ММГ «Кайсар» пограничных войск - реальные события афганской войны в одном из подразделений пограничных войск КГБ СССР 1981 - 1992 г.г.





К 95-летию ПВ


Фотогалерея ММГ Кайсар


Файл: april_82_Kaisar1.jpg
Вес: 87437 байт.
Размер: 1024 x 258 px


Рассылка
Подпишитесь на сайт http://mmg-kaisar.ru! Рассылка только при выходе новых статей.
E-mail:


Контакт       Отправить эту статью другу

Контакты   Письмо другу

© http://mmg-kaisar.ru

г. Калининград - 2012-2024, общая редакция и вёрстка: Лебедев В.Г.
Пользовательское соглашение


Яндекс.Метрика